Афганские будни

Очередным важным событием стала первая инспекционная поездка в войска в группе афганского генштаба. Она дала представление о подготовке штабов, организации и уровне боевой подготовки, жизни и быте войск, позволила оценить состояние вооруженных сил. Маршрут проходил почти по всей стране: Кабул – Газни – Калат – Кандагар – Гириши – Шиндант – Герат. Обратный путь из Герата замыкал круг с северной стороны: Калайи – Hay – пер. Сабзак – Меймене -Шибирган – Мазари-Шариф – Ширхан – Кундуз – Баглан – Саланг – Кабул. Затем выезжали в Джелалабад, Гардаз и Хост. Возглавлял группу начальник оперативного управления генштаба. В комиссию входили представители всех управлений MHO во главе с начальниками и их консультанты. От артуправления – генерал Мир Ахмад-Шах и начальники всех отделов. Моим переводчиком был прибывший из Союза Алексей Ветров.

Продолжение. Начало в № 44(200) с.г.

Кабул – Герат – Кундуз…

Кортеж был невелик: три «Волги», автобус и два «Рафика». Офицеры артуправления и мы с переводчиком ехали в «Рафике». Мир Ахмад-Шах, отказавшись от «Волги», предпочел ехать с нами. Он оказался хорошим собеседником и гидом, обращал наше внимание на достопримечательности, рассказывал истории, связанные с историческими местами. Много говорил о гуманности мусульманской религии и на всем пути, не выходя из машины, щедро одаривал афганских ребятишек, толпившихся на обочине, конфетами и печеньем…

Мы встречались с представителями местной власти и простыми афганцами. Они говорили о том, что в народе свято хранят память о «шурави», которые помогли сотворить «чудо-дорогу» – бетонку Кандагар-Герат. Тогда «шурави» означало не просто – советский человек, а друг и еще – инженер, строитель, учитель-наставник, врач… Таких специалистов афганцы просто обожествляли. Кстати, обращаясь к нам, подсоветные иногда вместо «мушавер» (консультант) или «мусташор» (советник), говорили «учитель».

За Кандагаром уникальное шоссе пролегало по песчаной пустыне Регистан и каменистой степи Дашт-и-Марго, или, как ее еще называли, Пустыне смерти. У Гириши мы очутились в зоне миража, который трудно описать. Было ощущение, будто мы не едем, а плывем, и у самых колес машины плещутся морские волны, вдали у причала белеют корабли, пальмы на берегу, пляжи, башенные краны… Все выглядело живо, словно на огромном телеэкране. Мешала лишь небольшая рябь. И эта картинка не была плодом моего воображения. Ее видели мои спутники.

На обратном пути мы увидели много достопримечательностей. К примеру, пустыня Дашти Лейли перед Мазари-Шарифом, уникальное творение наших метростроевцев – тоннель на перевале Саланг на высоте более 4000 м. Его называют «метро в облаках», водоемы Наглу и Сораби, субтропики Джелалабада, экзотический Хост…

По-моему, нам здорово повезло. Мы видели мирный Афган, были свидетелями того, как афганцы искренне радовались, к примеру, в дни празднования Hay Руза – Нового года, как они соблюдали тяжелые условия главного поста – Рамазана и радовались победе над собой. Мы во всем ощущали их дружеское отношение к «шурави» – русским, советским.

Мир Ахмад-Шах при подъезде к пункту дислокации каждой дивизии давал характеристику командиру и начальнику артиллерии, сообщал о состоянии соединения. У меня вызывало недоумение то, что все он рассматривал только с хозяйственно-материальной стороны. Создавалось впечатление, будто говорил не об армии, а о фермерских предприятиях.

Проверка каждой дивизии проходила по единому элементарно простому сценарию. Начиналась строевым смотром, а заканчивалась «козлодранием» на стадионе или обычном поле, окруженном временными трибунами. В промежутке проверялось умение личного состава выполнять строевые приемы по турецкой методике: «сам себе командую – сам исполняю», а также выполнять физические упражнения в виде танца по кругу под барабан.

Так, в Газни при проверке 14-й пехотной дивизии на строевом смотре оценка подразделения в основном определялась тем, насколько дружно и громко на обращение начальника звучал ответ: «Жван! Жван! Жван!» Выполнение строевых приемов и «танцы» выглядели забавно, а состязания всадников – «бузкаши» или, по-нашему, «козлодрание», были впечатляющими. На это мероприятие наряду с комиссией пригласили всех офицеров дивизии и многочисленных гостей, в первую очередь всю местную власть и знатный люд города.

В центре поля белой краской был очерчен небольшой круг. Справа и слева от него примерно в 50 метрах яркими флажками обозначены две линии старта для команд.

И вот под барабанную дробь, гарцуя, на поле выезжают две команды всадников, выстраиваются за флажками, каждая на своей линии в 100 метрах друг от друга. Они хорошо различаются по цвету рубах. Раздается звук специального рожка. В центр поля галопом врывается всадник и вбрасывает в круг тушу козла.

Выстрел, и команды мгновенно устремляются к кругу, чтобы схватить тушу, занять исходное положение, затем вернуться и бросить ее в круг. Вот тут-то и начинается «козлодрание» – ожесточенная борьба за первенство. Для победы нужны большая сила, ловкость, смелость, выносливость, мастерство наездника.

Состязание длится 1-1,5 часа. Проводится несколько десятиминутных таймов. Побеждает та команда, которая сумеет большее число раз отобрать и забросить тушу в центр круга.

Зрители независимо от чинов и рангов ведут себя как фанатичные болельщики: неистово кричат, свистят, барабанят, размахивают разноцветными лоскутами.

И вот победитель определился. Председатель комиссии вручает капитану команды кубок и каждому наезднику денежную премию. Мероприятие завершается торжественным обедом или ужином в узком кругу, на котором звучат взаимные «хвалебные оды» комиссии и проверяемым.

Следующий день официально считался днем отдыха. Командование дивизии использовало это время для экскурсии по основным объектам своего хозяйства. Командиры и начальники не без гордости показывали нам угодья, на которых своими силами выращивали зерновые, фрукты, овощи, пастбища, скотоводческие и птицеводческие фермы, стада коров, отары овец, хлебопекарни, перерабатывающие мини-фабрики. В некоторых дивизиях угощали конфетами, печеньем и колбасами собственного производства.

В Газни нам стало понятно, что афганская дивизия – симбиоз военной организации и аграрно-производственного комплекса. Другой она и быть не могла. От государства дивизия получала только боевую технику, вооружение и боеприпасы. В лучшем случае еще и обмундирование. В остальном находилась на полном самообеспечении и самообслуживании.

Когда же в таких условиях командиру заниматься боевой подготовкой? Главное – успешно вести хозяйство. Тем более, от этого зависело благосостояние его семьи. В этом и преуспевали. А в иных казармах было менее комфортно, нежели на ферме, царила полная антисанитария. Солдатских столовых не было. Почти повсеместно отсутствовали даже примитивные, умывальники и туалеты. Посуду после приема пищи мыли в том же ручье, в котором омывали тела перед намазом. Солдаты спали в двух десятках сантиметров от пола на кроватях из жердочек. Постель состояла из дерюжной подстилки, которую рекрут был обязан приносить с собой из дома.

Еще перед выездом из Кабула у нас была мысль внести коррективы в план работы комиссии, но мы сочли, что лучше пока этого не делать. Сначала надо было присмотреться. А теперь время пришло. Проверка закончена, а подводить итоги никто не собирается. А главное, что нас не устраивало, – уехать, не коснувшись подготовки штабов, офицеров, организации боевой подготовки.

Конечно, приказывать подсоветным мы не могли, а вот ненавязчиво заставить их делать то, что нужно, – обязаны.

Беседа с Мир Ахмад-Шахом у меня началась с вопроса: почему не было разбора? Мол, нужно же сказать людям, что у них хорошо, что плохо. Генерал, улыбнувшись, ответил, что о хорошем они сами знают, а публично делать замечания даже младшему в их офицерской среде не принято. И предложил мне, если есть желание, поделиться наблюдениями отдельно с артиллеристами.

Я заверил генерала, что с удовольствием сделаю детальный разбор, но прежде попросил о возможности познакомиться с деятельностью штаба артиллерии и организацией боевой подготовки.

Компромисс был найден. Генерал согласился и даже выразил сожаление, что сейчас это сделать невозможно – мы уже выезжаем. Но твердо пообещал, что в дальнейшем для этого специально будет выделяться время. И действительно, начиная с Кандагара, срок пребывания в каждой дивизии увеличили на сутки и мы, не нарушая привычного для афганцев порядка проверки, успевали познакомиться с работой офицеров штабов, побывать в подразделениях на занятиях по спецподготовке, в гостях у наших консультантов и специалистов. От них получали дополнительную информацию о положении дел в дивизии.

Нашего возвращения в Кабул с нетерпением ждали посол и главный военный консультант Как нас проинформировал генерал И.С. Бондарец, «Москва интересовалась». Сначала доложили устно, а после возвращения из Хоста подготовили письменный отчет.

Относительно артиллерии его суть сводилась к следующему: руководили афганской артиллерией генералы и офицеры, в большинстве не обладающие профессиональной подготовкой и опытом работы. Приведу поразительный факт. В 1977 г. после ареста Мир Ахмад-Шаха за связь с иранской организацией «Братья мусульмане» и хранение целого склада оружия командующим артиллерией вооруженных сил ДРА был назначен генерал-лейтенант Асеф Хан – чистый финансист. И пришлось с ним работать. Правда, он обладал двумя устраивавшими меня качествами – был бесхитростным и «послушным».

Дело усугублялось и тем, что за плечами афганских офицеров были различные школы подготовки – турецкая, индийская, иранская и пакистанская. Незначительная часть из них обучалась в европейских странах, США и СССР. Единая система обучения отсутствовала.

Боевая подготовка артиллерии централизованно не организовывалась и не планировалась. Обучение ограничивалось подготовкой мелких подразделений – взвода, батареи и проходила примитивно, бессистемно. Занятия проводились на низком методическом уровне. Материально не обеспечивались. Лучше была подготовка артиллерии 17-й пехотной дивизии (пд) в Герате и 25-й пд в Хосте. Но и там мы увидели абсурдную методику на занятиях по изучению 122 мм гаубицы М-30. Расчет (а он у них был вдвое больше нормы) – в двухшереножном строю, в 4-5 метрах за орудием. Офицер, показывая деталь, называет ее: «Это ствол». Расчет дружно выбрасывает левую ногу вперед и вскидывает правые руки вверх, изображая двумя пальцами знак «дубль-вэ», хором кричит: «Бале-бале, сэб, – это ствол!» Тут же называется другая деталь, и все повторяется очень старательно. В результате солдат думает не о том, чему его учат, а боится нарушить ритуал, иначе получит оплеуху.

Я попросил объявить перерыв, отвел капитана в сторону и разыграл с ним сценку, аналогичную увиденной. Он рассмеялся и понял, о чем речь. Но в оправдание сказал: «Да они у нас неграмотные». Пришлось внушить ему, что тем более не следует их держать в строю и устраивать спектакль. Надо дать возможность посмотреть, пощупать, покрутить. Тогда быстрее все поймут и запомнят.

Боевые стрельбы повсеместно проводились вне тактической обстановки без перемещения показным методом для гостей-зрителей. Установки для стрельбы определяли глазомерно, без приборов. Управление огнем, способы подготовки и ведения огня не изучали и не отрабатывали.

О боеготовности войск, в том числе и артиллерии, руководство вооруженными силами ДРА не имело ни малейшего понятия. Вообще такой термин в афганском военном лексиконе отсутствовал. Учебно-материальной базы – ни классной, ни полевой – не было. Полевой экипировкой офицеров и специалистов никто не занимался. Артприборами части и подразделения были укомплектованы слабо. Они десятки лет находились на складах соединений, о них командование не имело представления.

Состояние частей и подразделений других родов войск было не лучше. Вывод был один. Армии как таковой в нашем понимании в Афганистане не было. Это была военная организация партизанского толка, по методике и характеру обучения близкая к подготовке бандформирований.

Продолжение следует