А я себя уважаю?

Почему мы стали «футлярными» людьми

Я не пессимист. Но все, что происходит сегодня вокруг, и в школе в частности, не позволяет думать иначе: литературы в школе нет. Уроки есть, а литературы как искусства слова нет. И вот почему.

Начнем с цели преподавания литературы как учебного предмета. Возьмем любую программу, а там черным по белому написано: «Главной целью изучения предмета «Литература» является формирование духовно развитой личности, обладающей гуманистическим мировоззрением».

Само собой разумеется, что такая цель и декларированные результаты (совершенствование духовно-нравственных качеств личности) могут быть достижимы при одном главном условии – чтении произведений. Но мне регулярно приходится видеть выпускников школ, у которых в аттестате стоит «4» или «5», и при этом человек не читал ни одной книги.

Есть попытки «сверху» решить проблему и мотивировать учеников на чтение: вводится, например, обязательное сочинение по литературе или литературный аргумент в сочинении на ЕГЭ по русскому языку. На деле же благое намерение превращается в очередной повод для изобретения шпаргалок: в Интернете появляются так называемые банки аргументов, которые радостно распространяются учителями, и все остается так, как есть. А к 9‑му классу у детей формируется устойчивое представление о том, что литература изучается для того, чтобы сдать экзамен, привести в шаблонном сочинении нужный аргумент. И для отметки по литературе учеником «гуглятся» любой ответ на вопрос, краткое содержание глав, письменные работы. Поэтому большинство уходят из школы с пониманием, что «поэзия – это когда пишут столбиком и рифма есть», а читать нужно, чтобы «пополнять словарный запас». Почему мы, 11 лет прививая любовь к литературе, не продвигаемся ни на йоту? Зачем они были тогда, эти годы изучения литературы?

Когда я училась в школе, в кабинете литературы над доской у нас висело высказывание Генри Лонгфелло: «Способность понимать великого поэта почти равна его таланту». Но для современного школьника текст – это повод для разговора, а не для осмысления. И не читавший произведение ученик часто пребывает в полной уверенности, что любое его суждение заслуживает высокой отметки («А я так думаю!» – лозунг и щит современных учеников), хотя в программном стихотворении Пушкина сказано: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Пиит – а не любой ученик средней общеобразовательной школы. Никаких иллюзий у поэтов на этот счет никогда не было (отсюда традиционный конфликт «поэта и толпы»).

Зато они – иллюзии – есть у наших учеников. И ложное понимание легкости и второстепенности предмета старательно поддерживается всей школьной системой, ориентированной на формальные показатели, а не на личность. Именно поэтому не усваивается главное: надо учиться понимать другое «я», которое тебе совсем не тождественно – ни своим видением мира, ни способом самовыражения, ни уровнем культуры, языковой в том числе. А это – как бы пафосно ни звучало – труд души, ибо художник видит мир через призму «духовной жажды», которая работает вопреки инстинкту самосохранения. Это именно то обостренное восприятие мира, когда «уюта нет, покоя нет».

Что заботит поэта, писателя? Несовершенство мира. Школьника же (а порой и учителя) заботит неудовлетворенность своих собственных желаний. То есть это разные границы внутреннего «я» читателя и писателя. Вот поэтому в 9‑м классе так тяжело читаются «Мертвые души» Гоголя: про любовь там уже нет, а уродливость российской действительности подростка еще не интересует. И если не списать с Интернета, то Коробочка и Собакевич получаются положительными героями – гостеприимными и хозяйственными. И надо долго искать тот ракурс, с которого автор видит ад русской жизни. Но ведь литература как учебный предмет занимается поиском этого угла, с которого автор смотрит на окружающую действительность. А у нас ученик ищет только готовую информацию, чтобы получить оценку. И мы, как ни странно, с этим соглашаемся.

В школе редко берется во внимание тот факт, что литература создается людьми, которым до всего есть дело, начиная с государственного устройства, заканчивая шинелью убогого Акакия Акакиевича. Вся литература о сопричастности, счастливой и несчастливой, ко всему, что нас окружает. Мы же читаем и часто преподаем с позиции «моя хата с краю». Поэтому искания героев, мысли о пути России и проч. для нас остаются «предметом» и не становятся частью жизни, ибо не «тлеет точка болевая». И нам нет дела до сомнений Гамлета, беды Башмачкина, страданий Катерины Кабановой, как нет дела до формализма и двойных стандартов в школах, до тотального неуважения к личности человека, до отсутствия нормальных условий труда, без которых качественного образования не бывает. В школе действует не закон, а какие-то неписаные циркуляры. Но нам и до собственного бесправия нет дела, иначе как объяснить полное бездействие всего учительского сообщества страны в животрепещущих вопросах образования. Ощущение сопричастности всему давно исчезло, а это значит, еще одна цель преподавания литературы – формирование гражданского сознания как одной из составляющих личности – становится недостижимой.

Мы преподаем Чехова, но сами давно стали «футлярными» людьми. Между тем литература как искусство вся нацелена на преодоление этой футлярности, она и есть тот молоточек, который должен будить мысль о неразрывной связи человека и мира, о высшей степени ответственности за все происходящее вокруг, как в стихотворении Михаила Анищенко «Шинель»:

Когда по родине метель
Неслась, как сивка-бурка,
Я снял с Башмачкина шинель
В потемках Петербурга.
Была шинелька хороша,
Как раз – и мне, и внукам.
Но начинала в ней душа
Хождение по мукам.
…Шинель вела меня во тьму,
В капканы, в паутину.
Я в ней ходил топить Муму
И – мучить Катерину.

Однако если не изучать язык поэзии, то уровень второго плана – бытия, в котором вся суть творчества, – так и останется недосягаемым. Но только на этом уровне может быть рост человека как личности, само по себе изучение литературы как предмета никак не является гарантией роста. Мало того, если нет второго плана, то изучение не только не полезно, но и опасно, особенно когда оно становится «образованщиной». Сегодня мы имеем возможность видеть ее во всей красе, когда общественность и Госдума бросаются обсуждать какой-нибудь спектакль, фильм. Все художника учат, не владея языком творчества: «Так не бывает, у нас такого нет! Запретить!»

И встает не только вечный вопрос «А судьи кто?», но и кто их, этих судей, породил. Ответ очевиден: мы, наша школа. Потому что в изучении литературы важен еще один момент: она не учит в буквальном смысле этого слова – она призвана задавать высоту личностной планки.

Есть ли сегодня основания нам, учителям словесности, требовать к себе уважения?

Мы работаем на 1,5-2 ставки (еще и с классным руководством), значит, давно привыкли учить «поверх голов». Но возмущенно требуем к себе уважения, не считая себя виноватыми в происходящем, забывая, что любая система – плохая и хорошая – держится на людях, на нас с вами.

Но чувство вины рождается из ощущения сопричастности – базового чувства художника и настоящего читателя. Только этого ощущения в нас нет, а без него литература мертва. Она смотрит на нас пустыми глазницами «банка аргументов» для итогового сочинения – он сегодня остался единственным стимулом прислушаться к тому, о чем говорится на уроке.

Анна ИНЮТИНА, учитель, член профсоюза «Учитель», Ижевск, Удмуртская Республика