А вы читали? Смотрели?

Призрачно все…

Недавно в одной научной статье наткнулась на определение “призрачная цивилизация”. Нет, это не об исчезнувшем мире, оставившем для нас лишь нечто нематериальное, мифологическое, вроде Атлантиды. Это о той действительности, которая явлена нам во всей, казалось бы, несомненности, материальности, осязаемости. Как же так? Ведь вот же они – машины и асфальт, дома и улицы, и люди вокруг нас вполне реальны – можно потрогать, убедиться на ощупь… Как у прекрасного поэта Александра Аронова сказано:

“…Доверяю дождю:

Он явился потрогать

поверхность,

Убедиться, что есть она,

есть она, есть она, есть…”

Но вот как раз этого спасительного доверия, этой веры в несомненность, настоящность, подлинность жизни и всех ее явлений нам, живущим на стыке тысячелетий, все чаще недостает. Прислушайтесь к современному разговорному языку – что мы чаще всего слышим от окружающих и от самих себя, какие характеристики проживаемой жизни? Вот они, эти определения: “Абсурд. Безумие. Бред!”

И дело тут не только в экспрессии, язык сам по себе вещь мудрая, зря свои средства расходовать не будет, и если мы обнаруживаем в массовой языковой практике некие устойчивые словосочетания, то это значит, что они, сочетания эти, несут в себе не просто новую экспрессию, но и новые смыслы.

Утрата чувства реальности, настоящности жизни острее всего переживается в чувстве ирреальности, иллюзорности собственного “Я”. “Думаю ли я то, что я думаю, и чувствую ли я то, что я чувствую?” Вы счастливчик, читатель, если подобные фразы кажутся вам просто чепухой и абракадаброй.

Под этим углом зрения можно взглянуть и на такую острейшую проблему общества и школы, как стремительный рост и омоложение наркомании. Откуда берутся желание подхлестывать свои чувства, стремление испытать все новые и новые ощущения? Оттуда же: из-за зыбкости, неяркости чувств “обычных”, которые в силу своей иллюзорности, неглубины и неполноты заменяются “несомненно” яркими и глубокими, “правдивыми” галлюцинациями. Порошок, таблетка или инъекция не подведут: они гарантируют желаемые ощущения в отличие от ненадежной, то и дело ускользающей обычной реальности.

Что же является причиной этой зловещей призрачности, создаваемой нами на стыке веков цивилизации? Конечно же, все то же отчуждение, знакомое нам еще с вузовских лекций по Марксу. Но только в отличие от эпохи Маркса нынче на службу отчуждению поставлен научно-технический прогресс во всей своей зловещей мощи. И вот уже жизнь не живется “в натуре”, а лишь переживается у экрана телевизора или дисплея. И как результат – развоплощение, дематериализация реальной, а не виртуальной реальности.

Вот эту-то тотальную иллюзорность бытия, не вдаваясь в поиски причин, мастерски ухватил и воплотил в тексте Виктор Пелевин в своем недавно вышедшем романе “Чапаев и Пустота”. И не случайно, видимо, роман этот стал на моей памяти первой книгой после многолетней паузы, о которой отовсюду слышишь: “А вы читали?” Заморское словечко “бестселлер” тут не совсем точное, по-нашему было бы правильно сказать об этом романе как о “книге – которую – читают – все”.

Так вот, в романе как бы нет обстоятельств времени и места, а точнее, они призрачны, как призрачен сон, из которого просыпаешься и обнаруживаешь себя в новом сне, опять просыпаешься, но краешком сознания понимаешь, что оказался опять во сне, и так без конца и края… Но в отличие от реальности из этой анфилады снов в романе не вырваться, не проснуться. Один бред сменяет другой, начинаясь вроде бы как жизнь, но очень скоро главный герой обнаруживает, что это не реальность, а новый, очередной бред… К тому же, как подозревает главный герой, бред этот может быть и не его собственный, а других действующих лиц, как если бы они могли изнутри обмениваться друг с другом картинами безумия.

И главное – нельзя, невозможно проснуться. Сам автор гордится тем, что это “первый роман в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте”. Что ж, когда герою и вместе с ним читателю в книге не за что ухватиться, когда нет опоры в тексте ни на что и ни на кого как на реальность, а лишь одна химера взаимозаменяет другую – очевидно, это и есть “абсолютная пустота”. Но мне все же кажется, что главное достоинство романа в том, что в нем впервые схвачен феномен безумия уже не в частном его измерении, как в “Палате номер шесть” Чехова или в рассказах Гаршина, а как тотальное измерение всей нашей действительности. Слепок безумия, явленный в романе, совпадает с сутью и плотью самой натуры – т.е. нашей действительности. Хотя понимаю, что сам Пелевин, будучи классическим представителем постмодернизма, мысль эту об “объективном”, адекватном отражении реальности, думаю, счел бы оскорблением…

Но именно поэтому, я считаю, роман войдет в программу школьного курса литературы уже в новом веке – как наиболее емкое свидетельство состояния болезни всего общества в России на закате века двадцатого.

Ольга МАРИНИЧЕВА