А вы читали?

“Такая музыка с утра…”

Расскажу о поэтическом содружестве нескольких поэтов из Минска, Риги, Москвы и Новосибирска. Все они выросли из уникального явления, подаренного нынешним временем, – авторской песни. Многолетняя дружба стала не только добрым очагом бесприютным поискам молодых стихотворцев, но и взрастила необходимость запечатлеться в истории, сплотившись еще теснее на страницах поэтического сборника “Весь”, который в свою очередь послужил толчком к созданию отдельного издательства с этим названием. Вышла эта книга в Риге, в издательстве “Полярис” (уже достаточно популярном в сегодняшнем книжном мире), в 1992 году. Таким образом, необходимость друг в друге нескольких людей подарила нам содружество совершенно разных поэтов: Михаила Гончарова, Андрея Анпилова, Михаила Карпачева, Елену Казанцеву, Дмитрия Строцева, Алексея Захаренкова, Марину Гершенович.

За эти четыре года почти у всех появились свои сольные книжечки. Андрей Анпилов сделался настоящим писателем, Дима Строцев – настоящим подвижником в деле организаторском и издательском, Марина Гершенович пишет пьесы для новосибирского детского театра “Смайл”, в котором работает завлитом. Но само существование “Веси” как факта в жизни каждого из них дает возможность, представив всех, рассказать о каждом. Именно этой возможностью я пользуюсь и сегодня представляю самую далекую по географическому расположению точку этого созвездия – поэта из Новосибирска Марину ГЕРШЕНОВИЧ.

* * *

Живет она почти на окраине Новосибирска. Весь круг ее общения: сын, муж да несколько близких друзей, разбросанных по всему свету, две собаки и многочисленные растения в горшочках. Поэтессой я назвать ее не могу. Только – поэтом. Просто не умещается она слогом и мышлением своим в любовно-лирические рамки, да и не только в этом дело. Само право затрагивать и ответственность разрешать глубоко философские вопросы, волнующие человечество на протяжении всей истории культуры и искусства, даются только поэту – той Высшей Волей, которая вправе давать или не давать человеку задумываться на эту тему.

В этом году вышла первая ее самостоятельная книжка “Разговоры на распутье”. У этих стихов началась новая жизнь, и путь к ней пройден по всем историческим канонам: от изустного – к напечатанному. Так, стихи от младенческого, беспомощного состояния, когда их носит сам поэт в своем голосе и сердце, перешли к зрелому возрасту и, встав на ноги, по Воле Божьей, входят в любой дом и остаются там жить или идут дальше, как перехожие калики.

Что дает поэту самостоятельная жизнь его произведений – понятно. Прежде всего – определенную свободу от них, так нужную для произрастания новых ростков души и ее воплощения. А что давали Марине ее не частые, но очень яркие выступления на сцене, где никакой защищенности от мира, даже гитары, – только она, ее голос и ее стихи?

МАРИНА: Самое большее, что они дают, – поддержку, благодаря которой уходит страх, что ты в небытие, как человек, как творческая личность.

– А когда к тебе пришло осознание себя поэтом? Ведь эта данность, насколько я знаю, не подкреплена ни специальным образованием, ни особым признанием?

МАРИНА: В принципе я не думала об этом. Мечтала быть профессиональной пианисткой. Но очень рано поняла, что это невозможно в силу многих и многих обстоятельств. И догадка, может, даже еще не осознание того, что мною мир видим как-то особенно, не так, как другими, пришла тогда, когда окружающие особенно активно пытались меня убедить в нездоровье моего мышления: моих стремлений, интересов, отношения к социуму в конце концов, назвав это просто шизофренией. Все это я говорю чисто о творчестве.

Но все же я не считаю себя самородком. Самородок он и есть самородок: возник, появился. У меня такого ощущения нет. У меня столько сил уходит на то, чтобы просто быть поэтом, что думаешь, может, я и не поэт даже. Ведь я так часто читаю: птичка певчая не знает ни заботы ни труда – ведь все это, должно быть, вроде как лежа на диване?! Раз – и..!

Несколько лет назад мне довелось слышать такую фразу, что в Сибири вообще не может родиться настоящий поэт. Это говорил какой-то журналист, печатавшийся в газетах. И тогда меня эта фраза удивила, даже напугала. Я подумала, ну что же я-то трепыхаюсь, ведь сказано, что в Сибири… И у меня нет желания доказывать обратное, я просто устала.

– Скажи, а стихи помогают тебе в жизни или мешают? Или все же это существует параллельно, не соприкасаясь?

МАРИНА: Я знаю, что в моем одиночестве, если таковое допустимо в будущем (потому что сейчас как раз наоборот – я очень уплотнена людьми), они не будут ни мешать, ни помогать – это будет некая адекватность.

Когда я с людьми нетворческими нахожусь в очень тесном контакте, стихи, само мышление стихами, мне мешают. Тогда их искусственно нужно отодвигать на задний план, если ты действительно хочешь общаться с людьми, просто жить, иначе это невыносимо и несовместимо.

– Значит, стихи для тебя – это нечто постоянно присутствующее, а все остальное – прилагается?

МАРИНА: Да, это так.

Но по-настоящему раскрыть мир художника могут только его творения, поэтому предоставим самое главное – рассказать о поэте его стихам из нового поэтического сборника “Разговоры на распутье”.

Елена ФРОЛОВА

Марина ГЕРШЕНОВИЧ

Все горше звук и голос ниже, –

то колокол в рассветной нише

перешагнул

порог молчания и боли…

Протяжней ветра в чистом поле

тот звон и гул.

Звони, звонарь, повсюду люди.

Не тишина, так гром орудий

сведут с ума.

Он, колокол, поет на счастье,

пускай поет, он языкастей,

чем жизнь сама.

Он, окаянный, знает силу,

ты бьешь в него, он бьется с тылу

с тобой;

он крепко держится за небо

и голосит не ради хлеба

и ни по ком.

* * *

как будто где-то,

рядом где-то

трепещет тонкая струна,

непозабытая, задетая

случайно, нервная струна.

Такая музыка с утра.

Дожди, холодные скворешни,

грибница мокрого двора –

мое родное побережье

растрепанное в пух и прах,

что дивный джаз во время оно.

Саднит гортань, и на губах

вскипает пена саксофона.

Какому надо пустяку

к какому берегу причалить,

когда окрестную тоску

разбитой лодкою качает?

По эту сторону окна

мой певчий зяблик, мой сторонник

молчит. Колеблется струна,

герань врастает в подоконник.

Здесь, за кирпичною стеной,

любая живность мной искома,

здесь замурована в одной

из старых стен, в одной из комнат

какая-то больная глушь…

Где голос зяблика? Слова

не важны, спой мне, птичка, спой мне!

Твоя ли правда, что сперва

и прежде чем запеть, был пойман?

Но нет на то моей вины,

о покаянии не мыслю –

есть нечто близкое по смыслу,

как трепетание струны.

Закладка в книге

Кто-нибудь утром проснется

сегодня и ахнет,

и удивится – как близко черемухой пахнет,

пахнет влюбленностью,

пахнет любовным признаньем,

жизнь впереди – как еще

не раскрытая книга.

Кто-нибудь утром проснется

сегодня и ахнет,

и удивится – как быстро черемуха чахнет,

сохнет под окнами деревце,

вьюгою пахнет,

пахнет снегами, морозом,

зимой, холодами.

Кто-нибудь утром сегодня совсем

не проснется,

кто-нибудь тихо губами к

губам прикоснется

и задохнется – как пахнет

бинтами и йодом,

и стеарином, и свежей доскою сосновой.

В утреннем воздухе пахнет

бинтами и йодом,

и стеарином, и свежей доскою сосновой,

пахнет снегами, морозом, зимой,

холодами

и – ничего не поделать –

черемухой пахнет.

Пахнет черемухой в утреннем воздухе

раннем.

Пахнет влюбленностью,

пахнет любовным признаньем.

Что бы там ни было с нами, но

снова и снова

пахнет черемухой – и ничего не поделать!

Юрий ЛЕВИТАНСКИЙ

От издателя

В 1995 году Юрий Левитанский был наконец-то удостоен давно заслуженной им Государственной премии России. На церемонии вручения, которая состоялась 7 июня в Кремле, поэт, оставаясь по обыкновению независимым в своих взглядах и суждениях от власти предержащих, высказал те горькие слова, которые у многих его коллег вертятся на языке, но почему-то редко выносятся на торжественные действа, подобные этому.

“…Я благодарен судьбе за то, что выжил на той войне и после нее, что дожил до этих дней и до дня сегодняшнего.

Я сердечно признателен моим коллегам и всем тем, кто счел меня достойным этой сегодняшней награды и отдал свои голоса за меня, за мою работу.

Наверное, я должен бы выразить благодарность также и власти, но с нею, с властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно все то, что связано с войной в Чечне – мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, – эта мысль для меня воистину невыносима. За моими плечами четыре года той большой войны, и еще маленькая война с японцами, и еще многое другое – думаю, что я имею право сказать об этом. Я понимаю, что я несколько испортил нынешний праздник, но если бы я этого не сказал, не сказал того, что я думаю и чувствую, я не был бы достоин высокой литературной премии России…”

Вместо эпилога

уже за той чертой, за тем порогом?

А дальше будет фабула иная

и новым завершится эпилогом.

И, не чураясь фабулы вчерашней,

пока другая наново творится,

неповторимость этого мгновенья

в каком-то новом лике повторится.

И станет совершенно очевидным,

пока творится новая дорога,

что в эпилоге были уже зерна

и нового начала, и пролога.

И снова будет дождь бродить по саду,

и будет пахнуть сад светло и влажно.

А будет это с нами иль не с нами –

по существу не так уж это важно.

И кто-то вскрикнет:

Нет, не уезжайте!

Я пропаду! Пущусь за вами следом!.. –

А будет это с нами иль с другими –

в конечном счете, суть уже не в этом.

И кто-то от обиды задохнется,

и кто-то от восторга онемеет…

А будет это с нами или с кем-то –

в конце концов значенья не имеет.

“лошадь пржвальского…”