А вы читали?

После Раскольникова старуху-процентщицу убил тихий американец

Удивительно: ответ на давно мучивший меня чисто русский вопрос я получил в книге американца. Вопрос, интересовавший меня, – политический, социальный, а книга, в которой я нашел ответ, – о любви.

“Социализм, – говорит один подвыпивший гэбэшник собеседникам-иностранцам (персонаж романа), – это своего рода светская религия, система правления, пытающаяся установить справедливость на земле. Мы верили так же, как вы, возможно, верите в христианство. Вы ведь не можете всерьез утверждать, что у христианства нет недостатков? А грандиозная коррупция в Ватикане, а коррупция среди всех этих ваших телевизионных проповедников, а скандалы чуть ли не в каждой церкви? Но разве это мешает людям ходить в церковь и верить? Как правило, нет. Что же касается достижений социализма, то спросите себя, многого ли достигло христианство. В течение двух тысяч лет – не семидесяти, а двух тысяч – христианство пытается избавить человечество от греха. И что же, разве сейчас люди менее грешны, чем во времена Христа? Сомнительно. Так что, пока на Западе процветают разложившиеся, ничего не достигшие религии, мне нечего стыдиться разложившейся религии, которая ничего не достигла в моей стране”.

Простите за пространную цитату, но уж больно велико искушение.

Кому она принадлежит? Американскому писателю Дику Портеру. Имя новое. В России вышло два его романа. Причем (вот что интересно) сначала Портер публикуется у нас, а уж потом – на родине, в Штатах. Любовь американца к России обьяснима. Во-первых, он преподает русскую литературу в университете Нэшвила. Во-вторых, часто бывает у нас, был дружен с Юрием Нагибиным.

Собственно, открыл его читателю Нагибин, написав в предисловии к первому роману Портера “Странный разведчик” примерно так: американцы дарят нам ненужные советы по экономике и куриные ножки, а мы дарим им большого писателя. Классик российской литературы рискнул даже сравнить Дика Портера с Томасом Вулфом (но это скорее из-за близости городов Нэшвил и Эшвил: в Нэшвиле живет и работает Портер, а в Эшвиле родился Вулф).

“Странный разведчик” вышел два года назад. О чем роман? О самом себе. Ричард Ноэль Портер служил в американской разведке на территории Западного Берлина, но (сужу по главному герою романа) больше занимался любовью, чем секретами ЦРУ. В честности изложения – необычность позиции чистокровного американца. В том смысле, что автор-американец не возвеличивает спецслужбы родной Америки (что нам более привычно), а пишет как есть: раздолбайства и головотяпства в американской армии, похоже, не меньше, чем в нашей.

Юный разведчик находит в Европе большую любовь, но в погоне за “американской мечтой” изменяет самому себе, оставляет любимую… Преуспевает. Становится богат. Удачно, по расчету женится. Плодит детей… Это по-американски, этому веришь. Но… герой Портера понимает, что живет вопреки самому себе. Бросает свой американский рай и летит в Европу. К той, кого любит всю жизнь, к той, кто любит всю жизнь его.

И это уже так по-русски! И этому тоже веришь, ибо Портера недаром называют “американцем с русской душой”.

Второй роман Портера вышел на днях в издательстве “Подкова”. Он тоже о любви. Назван по имени главной героини “Таня”. Коротко – суть.

Студент университета Скотт Уинстоу влюбляется в преподавателя литературы (символично: РУССКОЙ литературы), профессора Таню Либерман. При этом он спит с ее дочерью Ольгой, которая не на шутку (что мало похоже на юных американок) влюбляется в рослого, голубоглазого, спортивного, атлетичного, остроумного, нежного (…) Скотта.

Профессор Либерман старше любовника-студента, как минимум, в два раза. Сначала они встречаются в ее кабинете, потом уезжают на научный семинар в Сан-Франциско, где совмещают приятное с полезным.

Ощутившая второе дыхание профессор везет юношу в Париж, в места своей юности (там у нее тоже квартира). Конечно, в Париже Скотту нравится: прогулки, черная икра, шампанское, приключения в спальне… Нет, все пристойно. Портер во всем знает вкус и меру.

Словом, Таня решает рожать. Скотт не против, а счастлив. Проблем две. Первая: дочь Тани Ольга. Чтобы не было подозрений, Таня не только поощряет связь дочери с собственным любовником, но и благословляет их брак, идет подготовка к свадьбе. Вторая проблема: свирепый муж Тани – ученый-лингвист с мировым именем. Жутко, патологически ревнив. Пылкий Скотт любит целовать шрамы Тани, доставшиеся ей от мужа в молодости: Исаак горлышком разбитой бутылки пытался вспороть жене живот из-за решения Тани уйти от него.

Вторая проблема решается “легко”. В Петербурге, в районе Пяти углов, где жил Достоевский, где обитали герои его романов, в подьезде студента Раскольникова, по-мокрому приговорившего старушку-процентщицу в “Преступлении и наказании”, в этом подьезде однажды встретились трое: Таня, Исаак и Скотт. Это не мистика – все трое приехали в Санкт-Петербург на очередной симпозиум и готовились к уроку-экскурсии по местам Достоевского и его героев. Исаак застал Скотта за тем, что тот целовал шрамы на бедрах его жены, оставленные им, Исааком. Взбешенный ученый-лингвист пытается ударить Скотта ножом, но промахивается, оступается, падает с лестницы и, конечно, погибает.

Нет человека – нет проблемы. Но как быть с Ольгой?

Студент Уинстоу и профессор Либерман хотят рассказать всю правду скорбящей по отцу, но все-таки счастливой в предвкушении свадьбы “невесте” и “обрадовать” ее скорым появлением братика (или сестрички). Но Ольга находит неопровержимую улику причастности к смерти отца собственной матери и любимого жениха. Ольга стреляет в мать и убивает ее. А на суде обещает прикончить и Скотта, как только выйдет на свободу.

Суд дал убийце всего годик. Скотт Уинстоу живет теперь в ожидании возмездия…

Вот такой сюжетец. Ненавязчивый. До Вулфа Портеру, конечно, далеко, но то, что он пишет, читается на одном дыхании.

Дик Ноэль Портер поздно пришел к писательству – в 60 лет. Сейчас на его письменном столе новый роман – один день из жизни Гитлера. Похоже, и это произведение американец будет печатать сначала в России…

Будем ждать с нетерпением.

Сергей РЫКОВ

Закладка в книге

О, когда ж мы с тобою

пристанем

к островам с ворожбой

и блистаньем,

где родная душе тишина

нежным холодом опушена?

У себя на земле, к сожаленью,

мы презрели божественной

ленью

и не верим небесным дарам

под мучительный

трам-тарарам.

Там стоят снеговые хоромы,

с ночи полные света и дремы,

и поземка в потемках шалит,

как безумное сердце Лилит.

С первым солнышком выйдем

из дому

побродить по снежку

молодому.

Дальний блеск, белизна,

благодать, –

а нельзя ничего передать.

С добрым утром, царевна

Ворона!

Где твоя золотая корона?

Черный бархат на белом снегу

никому подарить не смогу…

Напои ж нас грозовым

бальзамом,

зимний рай, где остаться

нельзя нам,

потому что и с музыкой зим

неизбежностью души казним.

Борис ЧИЧИБАБИН

1974

Листья на солнце

Мы приехали в Переделкино в солнечный осенний день. Казалось, столько раз были здесь, но все словно впервые – и кривые сосны, и поле, и разлитый в воздухе особенный какой-то покой.

Около могилы Бориса Пастернака встретились с Сергеем Никитиным, известным бардом. Он привез в Переделкино своих друзей, кажется, американцев. Через полчаса все вместе мы оказались в доме Корнея Ивановича Чуковского.

Бродим по дому. Скрипят деревянные половицы. В окнах – буйство желтого цвета: листья на солнце.

Молодой экскурсовод, назвавшийся Сергеем, неспешно рассказывает. Другой Сергей – Никитин – переводит своим друзьям рассказ на английский.

…Вот желтая лампа, разрисованная сюжетами из сказок Корнея Чуковского. С лампы свешиваются бумажные журавлики – по японскому поверью, их вырезают в дни болезни, чтобы поскорее выздороветь.

Паровоз, подаренный японцами. Он красивый и к тому же действующий. Честно говоря, такого нам еще видеть не приходилось.

А сколько в комнате книг на японском языке! Почему так много? Японцы часто переводили Чуковского и считали его учителем жизни.

А вот чудо-дерево на письменном столе. Корней Иванович говорил детям, что у него растет дерево, а на нем – сапоги и чулки. Все могут приходить и рвать.

Когда Чуковский писал сказки, его охватывали приступы счастья. Счастье – естественное состояние ребенка. Корней Иванович бегал по дому, танцевал, прыгал…

Говорили о Солженицыне, о знаменитых кострах, о “Чукоккале”, о том, как Крупская потребовала, чтобы Чуковскому запретили писать сказки. Сказки – это религия и, стало быть, вред. Детям нужны научные сведения…

Хорошо, что вопреки запретам Корней Иванович продолжал писать сказки. И не только сказки, ведь он был известным ученым-литературоведом. Жил он в сказочном доме, каждая вещь в котором волшебна, каждая ступень волшебна. Кланяются Дому деревья в саду.

Мы ушли, благодарные и потрясенные. Ушли, чтобы снова вернуться сюда.

Наталья САВЕЛЬЕВА, Анна ПАНФИЛОВА (фото)