А свет горит… Заслуженной учительнице России Вере Григорьевне РЕВСКОЙ исполнилось 80. До сих пор она узнает своих учеников в лицо

В прихожей я честно пытался снять сапоги, но Вера Григорьевна категорически запретила, и я не посмел ослушаться первой учительницы. «Вы потрясающе выглядите», – сказал, и, к счастью, лукавить не пришлось: она в самом деле почти не изменилась с тех пор, как прошел последний урок в 4-м классе 69-й школы. А прошел он 33 года назад…

На днях Вере Григорьевне исполнилось 80, но невозможно увидеть в ней старушку. Все та же осанка, непоколебимая прямота во всем ее облике. Строгая доброта. И в голосе та же властная сила, но главная нота – сердечная, материнская. Любой из нас подтвердит – она была нам второй мамой. А маме позволено знать про детей все. И право ее – казнить или миловать. Всем нам доводилось стоять перед ней, склонив очи долу за разные шалости, и далеко не всегда безобидные. Витек, например, украл у собственной бабушки 5 рублей – немалые деньги по тем временам. Андрей «посадил на иглу» соседку по парте (подсунул, когда она привстала, значок с отогнутой вертикально булавкой). И тот, и другой стали порядочными людьми.

В оценках ее была высшая справедливость. Я в первом классе числился в троечниках – никак не давалось правописание. Корпел над буквами днями и вечерами, по тысяче раз переписывая каждую, а все равно шли они вкривь и вкось. В конце урока Вера Григорьевна брала чью-нибудь тетрадь и проносила по классу: смотрите, как хорошо получилось. А я сидел с высунутым языком над очередным каллиграфическим трупом, и мне не светила такая честь. Но вот, взяв и мою тетрадь, она понесла ее по рядам. Я поразился: уродцы мои выставлялись на общее обозрение, как образцы. Однако с того момента рука стала тверже, и вскоре буквы выпрямились.

Вела Вера Григорьевна и уроки труда. А также физкультуру, рисование, пение – в то время учитель начальных классов был вездесущ. И там у меня ничего не клеилось и не вырезалось. А тем паче – не вышивалось: такая программа была по труду, до 5-го класса не отличавшая мужской род от женского. Одно из мучительных воспоминаний: раздали по кусочку материи, где надо было чего-то изобразить иголкой и ниткой. Худо-бедно у всех получилось, а у меня опять вышло ни то ни се. То есть такое получилось недоразумение, что стыдно было кому-нибудь показать, тем более ей. Раздался звонок, все сдали свои творения и отправились в раздевалку. А я сидел и тупо тыкал в тряпку иголкой. Вера Григорьевна подошла, взяла мой скорбный труд и сказала: «Молодец. Можешь идти домой». И я догадался, что оценила она не результат, а упорство и потраченные усилия.

Она учила нас простым истинам, не отмененным новыми временами: презренны лодыри, все лучшее в жизни достается человеку трудом. Мы каждый день слышали это из ее уст, а слова, сказанные Верой Григорьевной, не пропускались мимо ушей. «Не позволяй душе лениться», – цитировала она Заболоцкого. Так и иду с этой строчкой по жизни.

Ее основной специальностью была арифметика. Сейчас, когда возникает нужда сложить что-то с чем-то, равно как и отнять или разделить, мы редко пользуемся калькулятором. На уроках Веры Григорьевны пребывали учителя со всей Омской области и Сибири. Сидели на задних партах и между рядов, пытаясь постичь, как она завоевывает наше внимание и понимание. Дала она около двухсот таких открытых уроков. Я думаю, что учительству нельзя научить. Профессия эта замешана на любви, как всякое творчество или служение. Кто занят всерьез ими, себе не принадлежит. Каким бы он ни был, возлюби ученика своего любовью строгой и терпеливой. Родительской. А если перед тобою их сорок? Это сейчас норма – 25 человек, а в то время классы расформировывали, когда в них было менее 38. Чтоб хватило на всех, души должно быть много. Такая работа это – растворяться в учениках… Случалось, сидели на задних партах и преподаватели из пединститута.

Но лучших ее уроков коллеги не видели. Они получались как раз вопреки всем планам и методикам. Из ничего. Из давнего случая, который она к слову припоминала. А за него цеплялся другой, и начиналась импровизация. А мы еще просим: «Вера Григорьевна, расскажите…» Ну разве могла она нам отказать? Ведь дети ее. И она вспоминала о заполярном поселке Тикси, где в свое время была директором семилетки. Там рыбу ловят руками, полгода живут в темноте и ждут, когда в небе появится северное сияние. Я вижу перед собой его до сих пор, хотя никогда на том Севере не был, а если случится мне там побывать, то вряд ли увижу что-нибудь лучшее… Все планы летели к черту, в ближайшие дни ей предстояло тему наверстывать. Но Вера Григорьевна признается, что эти уроки, не по учебнику, и доставляли ей настоящую радость – от «северного сияния» в наших глазах.

Я думаю, учителями рождаются. Вера Григорьевна родилась в селе Виноградовка Нижнеомского района. В крестьянской семье, первой из десяти детей. Когда началась война, ей было 17. Отец ушел воевать, осталась мама одна со всей оравой. Такая история могла потрясти воображение западных писателей, но я слышал похожую много раз от разных людей. В то время реальность походила на мифы. Обычное дело: массовый героизм не только на фронте, но и в тылу. Как будто Бог хранил эти семьи. И все они, сестры и братья, вышли в люди, стали учителями, врачами, ветеринарами, инженерами… Откуда в нынешней безотцовщине такая обреченность?

В начале войны ее направили в Нижнеомский райком ВЛКСМ, назначили секретарем. А в 45-м она отпросилась на преподавательскую работу. Говорит, с детства знала, что будет учительницей. Супруг ее, Михаил Федорович, с которым прожили 55 лет, тоже из Нижней Омки. Вырос в семье, где было, знаете, 22 ребенка. О таком я раньше не слышал. Читал как-то о бразильянке, родившей 38 детей. Но то Бразилия – там тепло. И ни один из Ревских, представьте себе, не сбился с истинного пути. Все как один приличные люди. Брат Дмитрий живет в Москве, кандидат наук. Анатолий – полковник, в свое время работал в лаборатории Андрея Сахарова. Федор Федорович – председатель колхоза. А сам Михаил Федорович, вернувшись с войны, пошел по бухгалтерской части. Получил направление в бухту Тикси, потом закончил финансово-экономический институт и стал главбухом Омскглавпромстроя.

У Веры Григорьевны хватает званий и титулов – заслуженный учитель России, отличник народного просвещения РСФСР и СССР. И по сей день не обделяют ее власти вниманием. Бывший мэр Омска Валерий Рощупкин дважды в год, как часы, к 8 Марта и 9 Мая присылал коробки конфет, горсовет и сейчас поздравляет с каждым Днем учителя. А председатель Законодательного собрания Владимир Варнавский пять лет назад подарил ей газовую плиту. Но то была особая дата: Вера Григорьевна 35 лет была в своем доме старшей по подъезду… Однако дороже ей всех этих почестей одна надпись, дарственная: «Успехи 69-й школы – это ваш самоотверженный труд». Подписано:

И.М. Чередов. Омским учителям – и бывшим, и нынешним – пояснений не требуется. Фигура, как принято сейчас говорить, в сибирской педагогике культовая. Когда мы учились в младших классах, он был еще не профессором, а нашим директором. И вот что удивительно: никто не боялся его, но все уважали. Завидев издали, мелюзга шепталась: «Вот наш добрый директор идет». Он шел, в задумчивости наклонив голову, чуть шаркающей походкой, и доброта читалась в его больших очках. Вера Григорьевна говорит, что он ни разу не повысил голоса на учителя. И на ученика, по-моему, тоже. Не повышая попусту голоса, вырастил пятерых сыновей: двое – профессора, трое – кандидаты наук…

В начале 90-х школьный музей попросил у Веры Григорьевны фотографии ее учеников разных лет. И не вернул – когда шел ремонт, затерялись. Но она и без них помнит всех нас в лицо. Узнаю от нее, что Валерка – теперь учитель литературы, Светка-двоечница стала юристом, живет в Германии, Ирка – отличница – экономист горадминистрации. А сколько их было таких, как мы, за 46 лет? Можно ли запомнить, кто в каком классе учился? Помнит, и даже сейчас узнает в лицо. Правда, говорит, наш класс был особенный. Все поступили в вузы с первого раза и почти все их окончили… Мы редко видимся, потеряли друг друга в пространстве и времени. «Вера Григорьевна» – это пароль, которым перекликаемся на больших расстояниях. Володя звонит из Нью-Йорка: «Ты видел ее? Ну и как она?» – спрашивает. «Замечательно, – говорю. – Передай от меня поклон».

Как-то я написал стихотворение. Немногими из них я горжусь, но это особенное. Начиналось оно так: «Окна школьных кабинетов загораются под вечер. Я иду с работы мимо и за них цепляюсь взглядом. Не пойму, откуда светят – из моей ли прошлой жизни? Из сегодняшней чужой?» А заканчивалось: «За моей спиною окна 69-й школы. Все прошло, а свет остался. Все ушли, а свет горит».

Он и в самом деле горит в окошке моей первой учительницы.