“А главный оплот будущего России вижу в старообрядцах…” Мельников-Печерский и Москва

Петр Усов, первый биограф писателя Павла Мельникова (он же Андрей Печерский), отмечал, что если бы не переезд в Москву из Санкт-Петербурга в 1866 году, “то русская публика не прочитала бы его романов “В лесах”и “На горах”. И сам Мельников признавался в письме к жене, что ему в Москве куда удобнее пишется. “Я признаю, что для добывания денег литературною работою, самым удобным местом зимою Москву, а летом деревню”.

Но со старинной русской столицей у Мельникова-Печерского была куда более тесная связь. Идея Москвы в его мировоззрении – это идея всей России и ее судьбы, ее будущего, ее предназначения. Этот город с национальными святынями, с его вековым прошлым олицетворял тот духовный фундамент, на котором было выстроено огромное государство, на котором, как и века назад, ему предстоит стоять.
…1863 год. Восстание в Польше. Писатель взялся за работу над заказной брошюрой “О русской правде и польской кривде”. Ее целью было разъяснить суть происходящих событий для самых широких и малограмотных народных масс. Разумеется, с правительственной точки зрения. Интересно мнение писателя о том, как следует писать такие вещи. “…В объяснениях, обращаемых к народу особенно в важные, исторические моменты, должно говорить серьезно и с достоинством, говорить теми своеобразными оборотами речи, теми выражениями, которые в течение столетий народ выработал из чтения книг церковных, из былин и сказаний, изустно из поколения в поколение передаваемых; это те обороты речи, те выражения, которые недоступны для изучения в аудиториях и кабинетах, но которые могут быть усвоены образованным человеком, не иначе как посредством долгого и близкого знакомства с простонародьем, сопровождаемого изучением церковной литературы, летописных сказаний и изустных былин и преданий”.
Мельников считал очень важным, чтобы книга была издана в Москве. “Простонародье имеет к Москве благоговейное уважение, каким Петербург не пользуется. Москва и Киев – города святые по понятиям народа. В то время, когда народный дух возбужден, когда по сельщине и деревенщине раздаются, как теперь, старинные наши голоса: “За дом Пресвятой Богородицы и за православного Царя”, с народом удобнее говорить из Кремля, чем с Невского проспекта. Петербург имеет высокий правительственный авторитет в глазах народа, основанный на том, что Государь Император имеет в нем постоянное пребывание. Москва же имеет авторитет религиозный и народный, не будучи лишена и царственного авторитета. Коренным царским городом народ все-таки считает Москву”.
Мельников выступает последователем славянофильских идей К.С. Аксакова и Н.С. Хомякова. Хомяков в “Речи о причинах учреждения Общества любителей словесности в Москве” отмечал, что особенность России, в отличие от прочих европейских государств, в том, что здесь не одна, а две столицы. Одна из них выступает как центр государственный, другая – как центр духовный и национальный. Хомяков утверждал, что именно в Москве “созидаются… формы общественных направлений”. И великий художник, и великий мыслитель могут быть воспитаны везде, но общественная мысль только благодаря Москве может стать всеобщим достоянием. “Русский, чтобы сдуматься, столковаться с русским, обращается к Москве”. Эту же мысль проводит Мельников, настаивая, чтобы его книгу отпечатали в Москве и распространяли оттуда. Если это будет так, что изложенные в ней идеи будут легче усвоены в широких слоях народа. Петербург воспринимается только как центр практического управления страной. Москва значима как центр общественного средоточения Русской земли, центр, так сказать, идеологический, “город мысленного собора” Руси, по словам Хомякова.
В 1856 году Константин Аксаков написал статью “Значение столицы”. Он также обосновывал мысль о том, что столица в России как центр правительственный и народный одновременно “разорвана” на два города – Петербург и Москву. “Москва внесла мысль о всей земле Русской и вместе о нераздельном государстве Российском”. Вокруг Москвы созидалась Россия, и этот город олицетворяет идею единой страны, идею единодержавия. Москва была столицей Царя и народа. Затем, при Петре, она осталась только столицей народа, и этот разрыв ничего хорошего России не несет. Петербургский период – время раздвоения страны, эпоха отчуждения правительства от народа…
В отличие от Салтыкова-Щедрина, с которым Мельников во второй половине 1850-х гг. одновременно выступил на литературном поприще, автора “Красильниковых” отличала твердая приверженность монархической идее. Существование монархии с православным Царем во главе была залогом целостности и независимости государства. Поэтому каракозовский выстрел 4 апреля 1866 года стал для Мельникова подлинным потрясением. То был для него не просто выстрел в первого человека страны, но покушение на национальную идею государственности.
Кто и что может послужить противодействием нигилизму? Старообрядчество – приходит именно к этому убеждению писатель. Сила, сохраняющая первоосновы национального менталитета и духовности, преданная религиозной идее и монархии. Укрепляет вывод командировка в Москву с целью изучения настроений старообрядцев в связи с прошедшим недавно собором на Рогожском кладбище.
Вначале молодой чиновник МВД Мельников разделял убеждение, что старообрядчество угрожает стабильности государства. Однако вскоре от этой мысли отказался, хотя продолжал относиться к старообрядчеству с позиций “просветительского неприятия”. Вместе с тем писатель придерживается распространенного тогда ошибочного убеждения, что старообрядчество, а вернее, его нежелание идти на сближение с официальной церковью, во многом держится на необразованности и не устоит при успехах образования.
Командированный в Москву, Мельников, находясь под влиянием встреч со старообрядцами в Кремле, вместо сухого чиновничьего рапорта пишет министру внутренних дел Петру Валуеву восторженные строки. “Ваше Превосходительство! Послав меня сюда, вы сделали мне благодеяние: вы утвердили во мне веру в незыблемость дорогой нашей матери – России; жить в Петербурге человеку, прожившему и детство, и младость в коренной русской земле, втянувшись в людскую жизнь великолепно разукрашенного чухонского болота, чуть не каждый день приходится отчаиваться за русскую будущность, но в той среде, в которой нахожусь, светло и радостно смотрится вперед и вполне верится, что все эти социализмы и коммунизмы, и спиритизмы, и космополитизмы, и самое 4 апреля – наносные болячки на русском родовом теле, – немного серной печенки, и чесотка пройдет. А главный оплот будущего России все-таки вижу в старообрядцах, которые не будут раскольниками, ибо расколу старообрядчества пред светом просвещения не устоять…”
В записке мы снова видим противопоставление двух альтернатив, двух возможных путей развития страны: один, западнический, олицетворен Петербургом, другой, славянофильский, – Москвой. Москва дорога как средоточие национального духа, хранителями которого были и остаются старообрядцы. Мельников вкладывает разное содержание в слова “старообрядцы” и “раскольники”. Это не синонимы. Раскольники – те, кто отказывается идти на сближение с официальным православием. Старообрядцы – хранители менталитета Руси допетровской, которые, отбросив “предрассудки” и влившись в паству господствующей церкви, призваны преобразить и ее, и страну в целом, укрепить ее основы. Спустя несколько десятков лет церковный историк и последний обер-прокурор синода А.В. Карташев в одной из статей будет обосновывать мысль о том, что в самом деле именно в старообрядчестве наиболее полно отразилась русская религиозная ментальность.
Московскую идею Мельникова о “старообрядцах-нераскольниках” олицетворяют герои его романов – Герасим Чубалов и Дуня Смолокурова. Пройдя всевозможные испытания, они присоединяются к официальному православию. Это единственный и закономерный, по мнению Мельникова, путь “лучших старообрядцев”. И если Лесков в “Запечатленном ангеле”, стремясь провести рассказ через цензуру, делает натянутую концовку, присоединяя своих героев к единоверию, то поступок Герасима и Дуни продиктован не цензурой, а убежденностью Мельникова о предназначении и судьбе старообрядчества.
В одной из записок Мельников передает атмосферу богословских споров, которые проводились у кремлевских соборов между старообрядцами и миссионерами официальной церкви. Он отмечает в старообрядцах то, что дорого ему самому. “Много было замечательного, например, говорят о вере, да потом свернут на поляков и на то, что надо быть за Царя и русскую землю без различий вер. В Ильин день кому-то три оплеухи дали за богохульство и неуважительное слово о Царе. При мне какая-то юная бородка, проповедовавшая сначала о “идее права”, буквально говорю, сказала о мощах Успенского собора, что их бы надо подвергнуть химическому анализу, – ее чуть было не поколотили, но удержались и только обругали и прогнали. “Кто это?” – спросил я одного старого старообрядца, стоявшего возле меня. “Должно быть, поляк”, – ответил старик. “Да он чисто по-русски говорит”, – заметил я. “Ну так из Петербурга какой-нибудь”, – заметил старообрядец. Вообще я тут заметил, что московский народ недоброжелательно смотрит на Петербург, говорит, что там есть измена Царю. Именно Горчаков и Муравьев у всех на языке – с восторгом говорят о них. А о Государе без особого чувства и говорить не могут”.
В 1866 году из-за разногласий с Валуевым Мельников подает в отставку и осенью переезжает в Москву.
Прошлое никогда не было для писателя умершим навсегда. Оно для него было растворено в настоящем. Дочь писателя Мария Павловна Мельникова вспоминала о первых днях в Москве: “Мать была занята приискиванием квартиры, а отец с нами, троими старшими детьми, почти каждый день отправлялся в дальние прогулки, показывая нам Москву. Особенно любил он нас водить в Кремль; ходили мы там по всем соборам, и в каждом он находил рассказывать нам что-нибудь интересное”. Писатель показывал детям именно те места, которые для него были святы – кремлевские соборы, являющие собой историю страны и православия, запечатленную в камне. Кремль был не просто уникальным архитектурным ансамблем, а нациообразующим культурным феноменом. Поэтому он знакомил с ним и детей.
Весной 1877 года Мельников приехал в Москву из своего нижегородского имения . Его пребывание совпало с приездом императора. Тогда, после объявления в ноябре 1876 года частичной мобилизации, 12 апреля Россия объявила войну Турции. Что творилось в Москве в эти дни, Мельников описал в письме литератору Петру Щебальскому. “Из газет знаете о воодушевлении москвичей! 12 апреля, как только был получен по телеграфу манифест, все домовладельцы точно сговорились – Москва украсилась флагами, вечером английский клуб был иллюминирован. И это не по распоряжению полиции, а, напротив, вопреки ей. Она благоразумно смолкла тотчас же. Точно победу празднуем. На улицах везде праздничные лица, знакомые и малознакомые поздравляли друг друга”.
Император приехал в Москву спустя несколько дней. На улицах было очень много народа. 23 апреля Александра II торжественно встречали в Кремле. Император выслушал приветственные речи и произнес ответное слово. Мельников стоял от него в четырех шагах. “Я года два не видел Государя и нашел в нем перемену: похудел и постарел, годы берут свое. Он еще не старец, но какой со временем будет он величавый старец – старческая красота его едва ли не будет более изящна, чем красота его молодости. Говорил громко, нервно, при словах “щадить дорогую русскую кровь” голос дрогнул, и слезы навернулись на глазах у императрицы, задрожали губы и подбородок, заметен был приступ рыдания, от которого, однако, сдержалась… Кончил Царь, и сделалось что-то такое, чего я до того и представить себе не мог, – оглушительное ура, слезы, вопли, крики (возле меня один кричал: “Голубчик ты наш!”. Другой: “В Царьград! В Царьград!”). Все треуголками и цилиндрами машут в воздухе, теснятся, бегут, дамы, кинувшиеся из Александровской залы, кинулись тоже в толпу – визг, пискотня, восторженные женские крики. Сколько хвостов осталось в Георгиевской!”
Мельников сравнивал народное воодушевление с тем, которое поднимало людей в 1611 и 1812 годах. Ему очень были дороги эта патриотическая преемственность, это чувство единения царя и народа, которое он порой заметно идеализировал. Вообще в его взглядах было много противоречивого и часто он выдавал желаемое за действительное. Жизнь текла своим чередом, и благоговение перед монархией убывало, чего Мельников не хотел замечать. Но в изменяющейся жизни он умел видеть неизменное: преемственность исторической памяти и духовных основ народного мировосприятия. По его мнению, лишь это убережет страну от всех бед. Многое кажется наивным во взглядах Мельникова. Но он был искренне убежден в том, что говорил. И эту трогательную искренность передал героям своих лучших произведений.

Виктор БОЧЕНКОВ