Через преграды

«Иди левым берегом – строго по буям. Справа увидишь взмыри – это буруны над камнями, туда не суйся; влево тоже не сдавай – там течение прижимное, а то может закрутить и вниз утянуть. Держись судового хода – твоя резинка не пароход, попрыгаешь на волнах, как мячик, и мигом проскочишь до Островка. Там уже спокойнее…» – так напутствовал меня перед прохождением Казачинского порога механик блокпоста «Порог» Юрий Панюков. Я внимал его советам и наставлениям, повторяя их про себя, как школяр азбучные истины, в то же время тщательно упаковывал вещи, проверяя узлы, потуже затягивал спасжилет. Предстоял первый речной экзамен. Первая серьезная преграда.

…Потоки, перехлестываясь, со всех сторон набрасывались на мою лодку, будто забавляясь, крутили и подкидывали ее. Вода с грозным ревом клокотала в опасной близости от кромки бортов, перекрывая крики чаек, что носились над пенными волнами, брызги покрывали одежду, лицо.

Несколько лет назад (меня об этом предупреждали) на сливах Казачинского порога перевернулась байдарка одного иностранца, которого чудом спасли оказавшиеся поблизости рыбаки. Но не о нем думалось в бурных водах, а о тех сотнях путешественников-земляков, которые до меня на плотах, каяках, лодках-однодеревках, барках проходили порог. Одно время его хотели даже взорвать, однако не осмелились. Неизвестно, как повел бы себя в этом случае Енисей, куда и с какой силой направил свою водяную ярость.

В какое-то мгновение я почувствовал, что, работая то правым, то левым веслом, твердо держу лодку на курсе и мне ничего не грозит. Можно даже оглянуться на стремительно удаляющиеся разноцветные буи, которыми был обставлен узкий судовой ход, знакомые холмистые берега и, привстав, посмотреть вдаль, на берега, что приближались. Мне еще предстояло их открыть. После Казачинского порога, самого опасного и трудного скального участка на Енисее, я понял, что мне это удастся…

«Как жизнь?» – спрашиваем мы. И часто получаем недвусмысленный ответ: «Потихоньку». Или как говорила одна моя сельская родичка: «Без плюскоты». Возможно, чтобы не вызвать зависть, может быть, чтобы не вспугнуть судьбу излишней похвальбой или жалобой на невзгоды не подпортить репутацию.

Однако, скорее всего, это действительно убежденность: так следует вести себя, только так – потихоньку, ровненько и гладенько – складывается счастливая жизнь. Но так не получается. Никогда и нигде. Возможно, к счастью. Любое мое путешествие – это преодоление преград. Стремительные реки и пороги, лесные завалы и болота, овраги и обвалы, хребты и перевалы, стихийные напасти и не всегда предсказуемый (как правило, непредсказуемый!) человеческий фактор. По-другому не бывало. И в этом была… притягательность походных будней.

Иногда даже ловил себя на мысли, что это и есть цель (пусть даже одна из целей!) моего пути. Для туристов и альпинистов недаром разработаны маршруты и вершины различной категории сложности. Чем сложнее маршрут, чем больше на нем преград, тем весомее и ценнее победа. «Когда я смотрю теперь на лед, каждый мускул во мне дрожит от страстного стремления пуститься по этому льду, чтобы выполнить великую задачу. На пути к цели трудности и лишения будут для меня радостью», – писал Фритьоф Нансен, пробиваясь по немым и опасным ледяным просторам Арктики к материку.

Помню, я сажал малолетнего сына на колени, подкидывал его и приговаривал: «По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке…» Сыну это доставляло явное удовольствие. Но внезапно я раздвигал колени, и кроха проваливался между ними. Конечно, я подхватывал его, сын успевал испугаться, всего, правда, чуть-чуть, тут же приходил в себя и опять заливался смехом. Так с детства нас приучают к тому, что жизнь – это не прямой, ровный и гладкий путь, а чересполосица препятствий.

Потом, по мере того как их преодолеваем, начинаем привыкать (чаще, правда, смиряемся). Привыкать то привыкаем, но не всех и не всегда это радует и вдохновляет. Давно ведь не нами сказано: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Тем более если есть возможность ее объехать.

Недостатком ума я вроде не страдал, а вот возможности обойти-объехать горную преграду не было. Продвигаясь по Латинской Америке на юг вдоль тихоокеанского побережья, я знал, что мне, прежде чем попасть в Аргентину, предстоит преодолеть самую длинную и одну из самых высоких горных систем – Андские Кордильеры, или просто Анды.

Вершины, что маячили на востоке, сначала воспринимались как преграда на пути к родной Атлантике. Но, по мере того как набирал высоту и, привыкая к горному климату, утеплялся и защищался от небесной влаги, стал воспринимать Анды как своеобразный походный рубеж. Жизненный, кстати, тоже. Ну а уж поднявшись на плато (а это почти четыре тысячи мет­ров!) и освоившись в горной стране, просто стал жить ее дорожными реалиями.

Преграда не преграда, рубеж не рубеж, остановка не остановка, а жизнь проходит. И оглядываясь назад, все происходившее с тобой и вокруг тебя воспринимаешь именно как твое и только твое единственное и не повторимое никогда, нигде и ни с кем бытие.

Небо было низким и серым, а вершины далекими и чужими. По бокам дороги скалы, как бастионы. Накинув капюшон, я крутил и крутил педали, будто ехал по длинному, пустому и гулкому больничному коридору. Рядом шумели потоки. Из ущелий выползали туманы. Над хребтами парили грифы.

Наконец дорога пошла под уклон. Серпантины, тоннели, долины – все ниже, быстрее, веселее. Я понял, что так будет, пока я не окажусь по ту сторону Анд. Однако насладиться спуском не давал мелкий дождь. Он сеял и сеял с унылого, серого и тусклого неба. Оставалось одно – накрыться плащом и катить вниз в надежде, что солнечная дорожная благодать уже не за горами.

Часто приходится притормаживать. Вроде как отдаляешь встречу с пальмами и бананами. Нередко встречаются застывшие вереницы машин. Ждут, когда расчистят после обвала дорогу. В дожде и тумане надвигаются сумерки.

Где, под какой крышей придется провести ночь? По пути на обочинах попадаются приземистые темные строения. Кто там живет и чем занимается – неизвестно. Ни звука, ни огонька, ни дымной струйки. Возле одной хибарки заметил какое-то шевеление. Залаяла собака, звякнуло ведро. Местный дорожный рабочий – взрывник Моисей определил мне место для ночлега во дворе под навесом. Тут же сноровисто, с хозяйской привычной деловитостью, ни о чем не спрашивая, соорудил постель из каких-то мешков, попон, старых одеял. Даже притащил из дому спальный мешок.

Не успел я обустроиться, как его жена Люрдес (имя я узнал уже утром) поставила передо мной котелок с горячей похлебкой из макаронной разносортицы (возможно, это были остатки продуктового запаса). Минут через десять на плоском камне появился дымящийся кофейник. Содержимого в нем хватило на две мои пол-литровые кружки.

И вот я лежу под толстым слоем спальников и одеял из шерсти гуанако и слушаю шелест дождевых капель и шум речного потока. Звуки сливаются в одну убаюкивающую мелодию. Не знаю, удалась ли жизнь, но день точно удался. День, когда удалось преодолеть очередную преграду.

Точно так было и во время сплава по Енисею. Он для меня как книга на незнакомом языке, который предстояло выучить. Стремительные струйные потоки, свальные, затяжные и обратные течения (обратки), водовороты не особенно опасны для моего маневренного суденышка – успевай только вовремя подрабатывать веслами. Другое дело скалы, перекаты, шиверы, галечно-каменистые отмели. Камень Разбойник, Ножевые камни, Проклятая коса, Гнусная протока – я старался побыстрее миновать эти опасные места. В лоции о них ничего не было сказано, но ведь кто-то когда-то не зря так их назвал.

В нескольких местах Енисей перерезают горные кряжи. Часто они образуют выступающие в реку красивые утесы, которые здесь называют быками. Я не рисковал приближаться к ним – слишком шумно кипела вода под скалами и с бесноватой хаотичностью, подозрительно высоко подпрыгивали волны. Между грязными пенными шапками я быстро выгреб к судовому ходу.

Один сплавщик рассказывал мне, как стремительное течение буквально приклеило его лодку к скале и ему пришлось бросить ее и несколько дней добираться до зимовья по суше. Опасность представляют и кармакулы – едва прикрытые водой, обсыхающие камни. Кстати, восточный ветер, дующий с правого возвышенного берега на Енисее, называют каменником.

Характерной особенностью нижнего Енисея являются левобережные песчаные пустоши и правобережные каменистые мысы – корги, которые похожи то на застывших крокодилов, то на щук или осетров, устремленных в енисейские плесы.

Нередко при северном ветре, который гонит по Енисею опасные волны с беляками (белыми барашками), я удлинял свой путь, огибая берег под защитой этих каменистых мысков. Бывало, приходилось и волоком тащить лодку. В старину это, кстати, был самый распространенный способ транспортировки суден. Занимались им артели енисейских бурлаков – лямщиков.

На иных особенно бурных притоках (в частности, на Нижней Тунгуске) лямщиков, не вовремя ослабивших веревку, случалось, сдергивало с камней и уносило бешеным потоком. Так мимо быков и корг, кармакулов и заваленных корягами отмелей я продвигался к океану. Подсказывал опыт, как преодолеть очередную преграду, срабатывало и своеволие, которое вело и влекло мой челн, подмогой было и воображение, что, как известно, не знает преград.

Следующий Осиновский порог я преодолел довольно легко. Около часа лодка попрыгала на бурунах, я несколько раз легонько подправил ее ход веслами, чуть подгреб против течения, и вот уже мой уставший подспущенный резиновый кораблик, скользнув между валунов, оказался в тихой заводи. Правда, подвела погода, которую угадать на Енисее невозможно.

Между щек (так тут называют узкий проход между скалами) протиснулась черная туча и сразу чернильным пятном разлилась по нему. Исчезли краски, мир стал серым и беспросветно-унылым. Откуда-то заметно засквозило. Стал срываться дождь. В любую минуту он мог превратиться в ливень. Я стал выискивать место на берегу, чтобы разбить бивуак.

В это время за спиной раздался гул мотора, и через пару минут в песок рядом с моей лодкой ткнулась моторка. Рыбаки тут же предложили переночевать в зимовье. Мы поднялись по заросшему крапивой откосу и оказались возле приземистой избушки, окруженной могучими кедрами. Рыбаки снабдили меня килограммовой щучкой и отправились по своим делам.

Я остался один. Быстро приготовил ужин и улегся на широкие нары. Мысли безмолвствовали, затаившись, прислушивались к признакам жизни, которые подавало тело. Саднило колено, чесался укус комара, подергивалась обветренная губа, по коже пробегал холодок. Но постепенно отпустило. Дрема отсекла все мои ощущения, оставив лишь одну четкую мысль – почивать можно и на нарах, выстеленных лаврами маленьких побед и восторгами после преодоленных преград.

Тысячу городских дней и ночей, а после них пусть даже всего лишь один трудный и опасный походный день, который завершился вечером и ночью в зимовье под лесным пологом и яркими звездами, в волшебной тишине и таинственном мраке глухой тайги с причудливыми отблесками печного огня на бревенчатых стенах. Тысяча и одна ночь. Этой одной ночи достаточно, чтобы жизнь принять за сказку…

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора