На чтение: ≈ 13 мин.«Буллинг – новое слово в теме защиты детей, появившееся вместе с соцсетями». Новое? Неужели? В пионерских лагерях не были? Про бойкот не слышали? Про «темную» помним? Шума и страхов много, а со смыслами не все ясно.
Возьмем из Википедии определение:
«Буллинг (англ. bullying) — травля, агрессивное преследование одного из членов коллектива (особенно коллектива школьников и студентов, но также и коллег) со стороны остальных членов коллектива или его части».
Для терминологической ясности, я не готов английским словом называть то, что происходило в пионерском лагере и во всех прочих несетевых историях. Для меня буллинг – это сетевое явление. Англоязыкие это называют кибербуллинг, чтобы отличать. А у нас есть старая добрая русская «травля» и прочие слова, поэтому приставка «кибер» необязательна.
Буллинг – одно из негативных проявлений жизни в сети. Оно ярко иллюстрирует ошибочность получившего распространение расхожего термина – «виртуал», «виртуальная среда». Так называют то, что происходит в компьютерной среде, в сети. Но «виртуал» означает «якобость», видимость явления при его отсутствии в реальной жизни. Если бы события в сети были виртуальными, мы бы не обсуждали всерьез его явления, в частности буллинг. Готов сформулировать еще жестче: сегодня события в сети влияют на людей, подчас, гораздо сильнее, чем в той жизни, которую принято называть реальной. Значит, события в сети никак не виртуальны, а предельно реальны. Так что, подумайте в следующий раз, прежде чем называть компьютерную/сетевую среду виртуальной!
В чем отличие очной травли от буллинга? Шито-крыто. Жалоба есть, а подтверждений нет – одни «свидетельские показания» на фоне русской нелюбви к стукачам. А буллинг вот он – заходи в сеть и «у меня все ходы записаны». Казалось бы, все должно быть проще. Но у нас проще, когда нет концов. Когда есть, начинается занудство с ответственностью. Плюс всплывает психологический барьер про то, что в сети происходит нечто запредельное для понимания нормального человека, а дети там безнаказанно могут…
Давайте разбираться, что они могут там безнаказанно? Создать закрытую группу.
В чем разница с пионерским лагерем? Там всегда был риск, что застукают, а в закрытой группе, пока кто-то не пригласит своими руками кого-то «лишнего», можно бузить безнаказанно. И в чем проблема? Тебя травят – вышел из группы. Из пионерского лагеря выйти было намного сложнее. Там или терпи до конца, или пожалуйся, если невмоготу. Получишь еще порцию остракизма за ябеду, но получишь административную поддержку, чтобы легче было дожидаться конца смены. А тут и просить не надо: встал и вышел. Да даже вставать не обязательно!
Более жесткая ситуация все чаще происходит при совмещении традиционной травли и буллинга: когда издеваются в очном общении, протоколируют это на видео и потом публикуют в сети. Но это уже не буллинг, в строгом понимании. Это уже настоящее преступление. Это новые преступления, новые вызовы, которые осложняются нестыковками в действующем уголовном законодательстве и которые динамично развиваются в связи с борьбой за лайки любой ценой, а также снижением возрастной границы участников преступлений, предусмотренной законодательством. Но это выходит за рамки обсуждаемой темы. Тем не менее, этот посыл в обсуждении важен – не столько страшилками, сколько как иллюстрация тезиса о том, что цифровые технологии резко обостряют все явления, которые существуют и без них: как позитивные, так и негативные.
Следует ли понимать мои слова как утверждение, что проблем с буллингом нет? В целом, да – в смысле, что их не больше, чем было у нас безо всяких сетей. Но это не значит, что их нет совсем и ими не нужно заниматься. Но это ровно те же самые проблемы организации общения в детском коллективе, что были раньше. Здесь они приобретают новый характер и новые особенности в связи с новой средой. Как минимум, нужно детей учить с ними справляться. Нужно иметь общеизвестную точку входа, где ребенок может получить помощь. Например, здесь (http://detionline.com/).
Строго говоря, на этом можно было бы и закончить статью, потому что весь круг проблем сетевого общения, включая буллинг, сейчас изучают в школе, и даже проводят ежегодные мероприятия для популяризации обучения детей безопасной жизни в сети. Но я хочу обратить внимание на одну важную специфику общения в сети, которая влияет на поведение и на особенности травли.
Поведение в сети, с одной стороны, облегчает общение, потому что есть возможность изображать разные ролевые модели поведения, скрывая за сетевой невидимостью свои коммуникационные затруднения, которые не удается решить в очном общении. С другой стороны, сетевое общение лишает человека шанса тренировать свои навыки очной коммуникации и, тем самым, делает его заложником сети. Если в этой самой сети ты становишься объектом остракизма референтной группы, а у тебя нет другой группы для коммуникации и не наработано навыков коммуникации в быту, – трагедия. Она воспринимается заметно острее сегодня, чем у нас в пионерском лагере, потому что человеку нужна среда общения. Если мы хотим помочь детям, то надо это учитывать: учить жить в нескольких сетевых сообществах, не замыкаться на одной группе, а также не замыкаться в сети.
В вопросе буллинга, похоже, больше проблем у самих взрослых. Причем не столько с детьми, сколько со своими цифровыми компетенциями. С легкой руки Марка Пренски, все нашли оправдание своим затруднениям в его определениях: начали с умным видом говорить о «цифровых аборигенах» и «цифровых иммигрантах», дескать, дети рождаются чуть ли не из смартфонов и поэтому в них прекрасно разбираются, а взрослые с трудом тычут в несколько знакомых комбинаций кнопок, как слепые котята.
Я уже с трудом сдерживаю раздражение от этой максимы, потому что она эффектна, но интерпретируется обычно неадекватно. Дети не стали умнее от того, что не освоили иные информационные технологии, которые были в ходу у взрослых в их годы. Уже давно убедились, что вся цифровая продвинутость у подавляющего большинства детей от отсутствия страха навредить цифровому агрегату путем разных проб. Серьезным знанием цифровых технологий, как это можно понять умно цитирующих Марка Пренски, здесь не пахнет – без обучения грамотными взрослыми они остаются не столько цифровыми абригенами, сколько цифровыми обезьянами из известной басни Крылова, пытающимися пристроить очки. Они очень органичны в этом процессе, без малейших комплексов, в отличие от взрослых, в том числе грамотных, – только в этом их аборигентство.
Отсутствие страха испортить опирается на опыт предыдущих проб и на свободное время – им заметно проще потратить время на восстановление, чем взрослому, для которого гаджет для удобства, а не для интереса. Быстрый поиск правильных управляющих комбинаций слабо связан с их «аборигентством» – это свойство детской цепкости восприятия, которое позволяет им быть намного ловчее взрослых. Но это справедливо только для сравнительно простых манипуляций: в профессиональных или относительно сложных приложениях, где нужно понимать происходящее под руками, они безнадежно тонут.
В доказательство приведу свой собственный опыт конца 80-х годов прошлого века, когда дети были еще далеко не аборигены, а я их учил работе на компьютерах. Так случилось, что у некой организации оказались такие же компьютеры, что стояли у нас в школе. Прикладные программы им в комплекте на дискетах дали, а инструкций не было. И вот, судьба нас свела на летней практике: дети, которые углубленно занимались у меня с компьютерами, методом научного тыка разбирались в работе этих программ и писали к ним инструкции. По итогам работы (с расчетами модных тогда КТУ) они получили честно заслуженную зарплату. Сравнительно недавно отмечали какой-то круглый юбилей их выпуска и оказалось, что они до сих пор помнят эту работу и первую зарплату. Я уже подзабыл, а они с благодарностью напомнили. Было очень приятно!
Так вот, аборигенами они не были, компьютер увидели в школе в старших классах. Та стремительность, с которой они расковыривали разные комбинации клавиш управления, меня потрясла. Я был специалистом, читал разные инструкции, но мой вклад, кроме управленческих задач, был не в выявлении комбинаций, а в осмыслении сути выявленных действий (не всегда они могли понять смысл эффекта) и в написании инструкции. Писать по-русски – это была мука для них. Львиное время ушло на это, по сравнению с интересным для них процессом исследования приемов управления. Зато я, видимо, тогда начал освоения языка, который позволяет сейчас писать связные тексты.
Таким образом, главная беда цифрового разрыва не недостаток цифровых компетенций – их и у «аборигенов» обычно нет, – а в психологическом барьере перед цифрой. Все остальное общее и чаще не цифровое: нужно осваивать практики продуктивного общения. И для устойчивости, и для толерантности, и для продуктивности, и для саморазвития, и для… А педагогам – организовывать совместные проекты, где важно чувство локтя. Лучше очные, но можно и сетевые. И не забывать, что цифра все интенсифицирует: и хорошее, и плохое.
Читайте также:
Михаил Кушнир. Я боюсь ретровоспитания http://ug.ru/insight/614
Михаил Кушнир. Что может воспитать школа? http://www.ug.ru/insight/595
Михаил Кушнир. Влияние школы на воспитание – миф с редкими исключениями http://www.ug.ru/article/963
Фото Марии Голубевой
Выбор читателей
Комментарии