Людмила КУДРИНА. В театре нельзя себя жалеть

«Дуй и дальше, девочка!» – такой фразой «благословил» почти полвека назад режиссер начинающую актрису Людмилу Кудрину. 13 октября в Московском областном Камерном театре под руководством заслуженного деятеля искусств РФ Валерия Якунина состоится бенефисный спектакль Людмилы Кудриной – «Гулять по-русски». Центральный образ постановки – Бабка – в ее исполнении обретает истинно народную силу. Может быть, потому веселый спектакль этот обладает таким мощным зарядом обаяния, что актриса Людмила Кудрина щедро делится с публикой своей неистощимой энергией…Художественный руководитель театра Валерий Якунин, характеризуя актрису, вывел формулу ее дарования: «В ней удивительно и органично сочетаются: культура, порода и народность. Редчайший сплав».В Камерном театре за ней закрепилось прозвище «Герцогиня тобольская». Сегодня ей – 75, но возраст – это не про нее. Просто талант и красота актрисы достигли нового порога зрелости. Трудно даже представить, что эта женщина с молодым блеском в глазах, прекрасной фигурой, тонким лицом и звучным голосом уже 48 лет отдала Камерному театру.

– Людмила Михайловна, от имени редакции поздравляю вас с юбилеем. И – традиционный вопрос: как вы попали на сцену?

– Я родилась в Тобольске, это родина не только Менделеева, но и многих известных артистов. Из современных назову Александра Абдулова и Елену Корикову. Собственно, о сцене я не думала. Но когда в старших классах нас анкетировали на предмет будущего приложения сил, в графе «профессия» я почему-то ставила «актриса». Наверное, под впечатлением знакомства с удивительным соседом, Альфредом Самойловичем. Он был депортированным немцем Поволжья, по утрам молол кофе вручную, одно это уже выделяло его из среды обитателей нашего квартала. Но для меня Альфред Самойлович стал близким другом. Он руководил духовым оркестром тобольского драмтеатра им. Ершова. И часто брал меня на спектакли. Помню, сидела  в оркестровой яме, оттуда не очень-то хороший вид, в основном чулки, ботинки, оборки юбок. Но для меня каждый визит в театр становился праздником. Пересмотрела все спектакли, да по многу раз. Дома в стене, выходящей в комнату Альфреда Самойловича, проковыряла дырочку, и мы с ним иной раз часами говорили обо всем. Так что театр вошел в мою жизнь с самого детства…

– И вы решили поступать в театральный вуз?

– Нет, это пришло гораздо позже. Я уехала в Омск, поступила в финансовый институт, но быстро бросила, вернулась домой, хоть училась на «отлично». Я вообще очень скорая на решения. Дальше, уже в Тобольске, попробовала еще один путь: педагогику. Поступила в педучилище. Затем так же внезапно решилась уехать из Сибири. И оказалась в Самарканде. Это очень яркое воспоминание. Мне шел девятнадцатый год. Меня уже называли по имени-отчеству, и в трудовой книжке стояла первая запись: «Директор детского сада». И вот, представьте, я из сибирской зимы на поезде приехала почти в лето. А на мне – боты «прощай, молодость», толстенные рукавицы-краги, модная по тем временам шуба из «китайского» меха, так искусственный мех тогда называли… В Узбекистане – теплынь, люди в холщовой одежде. Новый год в Самарканде я встречала в босоножках. И как-то так получилось, что я, вместо детсада отправилась проситься на работу в местный драмтеатр. Меня взяли.

– Кем?

– Суфлером. Посадили в настоящую суфлерскую будку. Освоилась я моментально. Актеры сначала «кололись», потому что я не просто подсказывала, а в этой своей будке проигрывала все роли. А потом привыкли и уже обходиться без меня не могли. И однажды я сама вышла на сцену…

– Как это случилось?

– Классический для театра случай. Заболела актриса. В спектакле разыгрывалась какая-то душераздирающая история, в которой в итоге  положительная героиня давала свою кожу герою на операцию, а отрицательная, она досталась мне, не давала. Режиссер, он, видно, наблюдал за всем, что я вытворяю в будке, просто подошел с вопросом: «Слова и мизансцены знаешь?». Я знала наизусть весь репертуар! Слово «мизансцены» перевела для себя по-простому: «положения». Кивнула. И без единой репетиции в назначенный час выскочила на сцену.

– Обычно у актеров с первым выходом связаны какие-то смешные ситуации. А у вас?

– Ни одного слова, ни одного «положения» не перепутала. Ничего не испугалась. Единственная трудность была – засмеяться по роли. Но зритель не понял, что перед ним дебютантка. И уже к концу сезона я играла главную роль в другом спектакле, помимо этого.

– Вы вообще не из боязливых. То ли в шутку, то ли всерьез, но в театре у вас репутация актрисы, которой по плечу самой снять и назначить режиссера.

– Бывало и такое. Валерий Якунин, художественный руководитель Камерного, любит молодым актерам, новичкам, рассказывать, как он со мной познакомился. Дело в том, что у всех наших режиссеров была голубая мечта: из-за моего «вредного», но справедливого (это признавали все) характера найти мне замену, но никак не удавалось. Я была занята практически во всех постановках, причем в главных ролях.  А Валерий Иванович тогда только пришел к нам ставить «Все в саду» Олби. И стал интересоваться, кого бы пригласить на роль миссис Туз. Ему перечисляют. А про меня пришептывают: не советуем, характер! А я как раз в это время за что-то разносила секретаршу. Валерий Иванович посмотрел-посмотрел на сцену «разноса» и решил: она-то мне и нужна. Стали репетировать. Я спокойно работаю, никакого шума. Он мне потом: «Я все напрягался, ждал, когда же начнется?». Мы выпустили спектакль, ни разу не поссорившись. Все удивлялись. Чего пылить? Режиссер должен быть умным. Я режиссеров вообще-то не очень люблю, они мне мешают. Для меня лучший режиссер тот, который не навязывает, не заставляет копировать. Вот Валерий Якунин – он режиссер, который всегда точно знает, чего хочет, чувствует актера. А нынешние молодые режиссеры? Придут на репетицию, побалаболят про главное событие, потом сидят – пишут что-то за актерами… И на финале: все плохо! Что – плохо?! Народные и заслуженные артисты – плохо?! Бывало, что я категорически требовала убрать режиссера с постановки. И убирали. Как-то попала в антрепризный проект с Сергеем Безруковым.  Отработала восемь репетиций и ушла. Не понравилось. Так что – какой там страх… Никогда я не испытывала страха перед сценой. Никогда не подводил голос. Напротив, даже во время недомогания, болезней, когда до театра еле добиралась с тростью, на сцену выходила бодрой упругой походкой, нужно танцевать – танцевала… А после спектакля – брала за кулисами свою палочку, болезнь возвращалась…

– Это – поразительный сценический эффект или что-то иное, как вы считаете?

– И эффект сцены, и характер. Считаю: жалеть и любить себя нельзя. Наверное, не зря уже вторая роль в театре была главной, моя героиня бросалась в финале на электропровода – в те годы в театрах шли такие пьесы…

– Насколько я понимаю, вы могли так и остаться в Узбекистане. Какие пути вывели вас на московскую сцену?

– Я просто в один миг собрала чемоданы и прилетела сюда на театральную биржу.

– Но ведь у вас, кроме педагогического, другого образования не было?

-Вы знаете, раньше вся периферия так работала, многие актеры выбивались из «самородков», школу мастерства постигали уже в работе, в коллективе. И какие это были актеры! Мне сразу посчастливилось с мастерами работать, приходилось держать уровень, марку театра. Это очень стимулировало. Научить или научиться актерской профессии невозможно, с этим надо родиться. Хорошо, если педагог увидит в тебе нечто особенное, поможет раскрыть дарование. А сегодняшняя подготовка артистов – это своего рода конвейер… Сегодня мне трудно представить ситуацию, что человек может попасть на сцену с улицы, как это случилось со мной.

– И как же вы распорядились своей судьбой дальше?

-На бирже к моему приезду остались ангажементы лишь на Борисоглебск и Сахалин. Меня пригласили и туда, и туда. Я выбрала Сахалин и стала ждать бумаги из Самаркандского УВД, этого требовали правила найма. Месяц в Москве жила у чужих людей, спала на полу возле кровати, надоела им донельзя. Но деваться-то было некуда. Не буду рассказывать про свои мытарства, в результате я на Сахалин всё же попала. Там актрисы меня встретили словами: «Деточка, как тебя мама-то отпустила!». У меня были длинные белокурые волосы, тонкая талия… И пошли роли. Сначала инженю, потом героинь. Четыре года я служила сахалинскому театру. Там же, на острове, встретила своего мужа-москвича, он проходил журналистскую практику. Когда мы с ним уезжали в Москву, в театре меня провожали с искренним сожалением, режиссер переживал, что уже не найдет мне замены… Так и оказалась в Москве. В столичной театральной среде знакомых не имела, да и наглости покорителя во мне никогда не было. Все, что происходило, происходило случайно. На первых порах пошла на показ в один театр, заметила, как режиссер при моем появлении сделал такой выразительный жест пренебрежения… Ну, мол, еще одна… И все – как отрезало. С тех пор на показы больше не ходила. Приняли меня в литературный театр. Но вскоре из-за возникшего недопонимания с режиссером, ушла.

– Это касалось каких-то творческих процессов?

– Не совсем. Причина была до банальности проста. В один из решительных моментов я посоветовала ему внимательнее разглядеть себя в зеркале. Я вспыльчивая. Если меня тронуть – начинается «атомная война». В общем, написала заявление об уходе, вышла на улицу и думаю: что же делать теперь? И один друг подсказал: попробуйся в областном театре. И вот служу в Московском областном Камерном театре уже без малого пятьдесят лет.

– Я знаю, что в Камерном вас ждала триумфальная работа, вы переиграли всю классику. Тогда, в семидесятых годах, театр назывался иначе. Иначе он и функционировал, ориентируясь, в основном, на сельскую публику. Что вспоминается в первую очередь?

– Мы играли не только  на селе. В Москве для репетиций снимался какой-нибудь дворец культуры. И трижды в неделю – столичная сцена, то клуб Верховного Совета, там, где Манеж, то Малый театр, то театр «Ромэн», то кукольный театр на Бауманской.  Да, часто бывало, что давали спектакль в каком-нибудь телятнике, поздним вечером, без сцены и нормального освещения. Помню, однажды в сорокаградусный мороз возвращались после спектакля, ночь, автобус старый, с мотором впереди как на грузовиках. И что-то с двигателем случилось. Стояли чуть не до утра. Могло закончиться очень плачевно. Наш театр работал на износ, «спускалось» расписание на месяц и каждый день – на сцену, будь любезен. Приедем в село, бабы после дойки сидят, старушки, они так мило смеялись всегда «ах-ха-ха!», дети, а мужики пьяные в предбаннике толкутся – стесняются. У нас был один спектакль, мы его называли – валютный: «Женатый жених». Играли с замечательными артистами Львом Борисовым и Ольгой Кумбарули, ее исполнение старухи было наполнено огромным количество мельчайших штрихов-оценок, она играла великолепно, а ведь тоже – актриса без образования. Это была большая художественная работа столичного театра, пожалуй, с нее и начался по-настоящему наш коллектив. Я поступила в ГИТИС, училась на курсе вместе с Виктором Ильченко, мы с ним постоянно сидели вместе на лекциях. Мне было 25 лет.

– Не порывались уйти из Камерного?

– Что вы! У меня было столько интересных ролей! Но в свои лучшие годы я была вынуждена сделать паузу на целых 12 лет, это время, вынутое из профессиональной жизни. Мужа отправили спецкором в Испанию, сначала первая шестилетняя командировка, потом вторая. Мне было сорок, когда я оказалась в Мадриде. Первую ночь не спала, все думала: лучше уж играть в телятниках, чем оказаться в такой дали. А потом обнаружила, что понимаю многое из обиходного испанского. Сказались несколько моих «испанских» ролей. Языковой барьер я преодолела быстро, была при муже секретарем-переводчиком. В СССР мы жили очень аскетично. А в Мадриде – улыбки, солнце, мрамор в каждом доме, жалюзи, торшеры. Нам это казалось роскошью.

– Вы поразительным образом меняетесь от роли к роли, это – качество большого артиста: способность к перевоплощению до неузнаваемости. В спектакле «Мари и Пьер», где вы играете Жоржет, в вас видна какая-то немецкая генетика. В спектакле «Гулять по-русски» совершенно отчетливо в вашей речи слышится сибирский акцент. Как к вам приходит понимание образа?

– Уже на читке пьесы я практически знаю, что буду делать. И сразу внутри себя роль проигрываю. Конечно, есть персонажи, где надо «покопать». Но в моем возрасте то ли к сожалению, то ли к счастью не существует сложных ролей. Все сыграла, все испытала, все знаю, проверить себя на каком-то новом материале сложно…

– И чисто женский вопрос. Как вам удается форму держать? Вашей стройности, энергии, рьяности какой-то молодой может позавидовать даже девушка. Вот сейчас разговариваю с вами, а мне кажется, что цифра на бенефисной афише завышена вдвое.

– Спасибо. Никаких особых секретов нет, это, как говорила Людмила Гурченко, конституция. Наверное сказывается все тот же эффект сцены. Я по-прежнему чувствую себя полной сил, живу театром. Только вот последние годы ролей не хватает, тех больших ролей… А для артиста новая роль – что кислородная подушка, без работы актер задыхается…

Фото автора