Андрей МАКАРЕВИЧ. Я никогда не старался изменить мир

В 70-е годы его считали бунтарем, бросающим вызов системе. Музыкальный подпольщик с его «Машиной времени» рисовался поклонникам первой советской рок-группы чуть ли не диссидентом, в чьих гитарных аккордах многим слышались ноты протеста. Спустя 30 с лишним лет родоначальник российского рока был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством», а музыканты «Машины времени» – орденами Почета. К тому времени Макаревич помимо концертных выступлений вел на Первом канале кулинарную программу «Смак» и был главой одноименной телекомпании. Под брендом «Смак» выпускались также пельмени, чипсы, кетчуп, замороженные овощные смеси… Потом появилась сеть магазинов «Батискаф», совладельцем которой стал главный «машинист»…

– Какое место в вашей повседневности занимают музыкальные дела?

– Не могу расположить по местам. Все, чем я занимаюсь, находится на первом месте. Когда что-то вдруг попадает на второе место, я этим просто перестаю заниматься.

– И все-таки кто вы сегодня – музыкант, иногда отвлекающийся на бизнес, или бизнесмен, отдающий досуг музицированию? Что тут дело, а что потеха? Чему – время, а чему – час? – Думаю, процентов семьдесят моего рабочего времени тратится все-таки на музыкальные дела. Особенно с тех пор как я перестал вести программу «Смак».

– Но у вас немало и других бизнес-проектов. – Да нет у меня никаких бизнес-проектов.

– Как это – нет? А проект «Батискаф»? – Я тут являюсь лишь одним из учредителей, но в управлении этим бизнесом непосредственно не участвую. Работают клубы, открываются магазины… А я появляюсь только тогда, когда мое появление становится важной составляющей какого-то мероприятия. Например, когда мы проводим соревнования на кубок столичного мэра по подводной охоте, опровергая расхожие представления, будто в Москве-реке нормальной рыбы нет – одни мутанты. Вот тогда я нахожу время появиться и поучаствовать. Или если принимаются какие-то глобальные решения – скажем, открытие магазина в другом городе. Но рутинной работой я не занимаюсь. Ее ведут мои компаньоны. Они, если требуется, могут со мной проконсультироваться по телефону. Но чтобы выдернуть меня куда-то – это должно быть такое событие, которое без меня действительно состояться не может. Моя роль в «Батискафе», скорее, идейно-имиджевая, скажем так. Я никогда не лез и никогда не полезу в финансовые вопросы. У меня при виде цифр начинает кружиться голова. Я очень не люблю цифры. Слава богу, в «Батискафе» есть люди, которым эту часть работы я могу доверить со спокойной совестью. Вообще не надо преувеличивать мою увлеченность бизнесом. И тем более не стоит заблуждаться насчет его масштабов. Вот если бы я был совладельцем нефтяной компании – тогда другое дело. А так – смешно говорить. Мы с моими друзьями несколько лет были совладельцами стоматологической клиники, которую потом продали. Не скажу, что мы прогорели, но и не скажу, что стали миллионерами. Ну есть еще «Ритм-блюз кафе», основателями которого вместе со мной выступили Валера Меладзе и Стас Намин. Это замечательное место, где можно отметить день рождения, провести концерт или презентацию пластинки. Но сказать, что оно приносит нам какой-то доход? Нет. «Ритм-блюз кафе» существует в режиме самоокупаемости.

– Значит, вы по-прежнему музыкантом себя считаете? – Я себя считаю прежде всего художником. Никогда не оставлял этого занятия и сейчас не оставляю. Я ведь окончил МАрхИ, где получил хорошую школу рисунка. С тех пор профессионально занимаюсь графикой. И считаю себя скорее художником, который иногда отдает себя музыке, нежели музыкантом, который иногда рисует. Конечно, я бы с большим удовольствием занимался графикой и времени на нее больше тратил. Но не получается.

– «Машина времени» существует уже более сорока лет. Рок-группы так долго не живут. А вам удалось. Каким образом? – Не знаю.

– Вы сами себе когда-нибудь задавали этот вопрос? – Нет.

– Ну хорошо, тогда скажите, что должна делать рок-группа, чтобы не превратиться в музыкальный антиквариат? – Работать. Как вы думаете, что нас держит вместе, кроме желания делать вместе музыку? Как только это желание пропадет хотя бы у одного из пятерых, а я очень хорошо знаю этих людей, он отвалит без малейшего сожаления.

– И тогда все разбегутся? – Да, тогда, видно, разойдемся в разные стороны.

– Достаточно, чтобы кто-то один ушел? – Конечно. Тем паче у каждого есть и свои музыкальные проекты. Почему мы работаем вместе? Потому что интересно нам. А если нам интересно, значит, это должно быть интересно и тем, кто нас слушает.

– Одна из газет написала, что от вашей группы несет нафталином. – Мне наплевать на то, что о нас пишут. Я переживал по этому поводу в 80-е годы. Тогда – вы, наверное, помните – в «Комсомольской правде» вышла разгромная статья…

– …«Рагу из «Синей птицы». – Да-да. Это был настоящий удар по нашей группе. И мы, конечно, переживали. Потому что, во-первых, пресса тогда имела гораздо большее влияние на умы. А во-вторых, потому, что такая статья была своего рода директивой, руководством к действию. А теперь… Да пусть пишут! Собаки лают – ветер носит. Зачем мне это читать? У меня есть другие критерии.

– Советский андеграунд был еще и эстетической нишей. Вам по-своему было комфортно в ней? – Андеграунд был для меня абсолютно вынужденным. Я никогда не играл ни в какую альтернативу. Понимаете, есть люди, которые лелеют эту эстетику. И если андеграунд не является вынужденным, они его создают искусственно.

– Вы не наполняли свою официальную непризнанность эстетическим содержанием? – Нет абсолютно.

– Это не было манифестом? – Да каким манифестом! Упаси бог! Это была форма выживания.

– И никакого протеста вы в это не вкладывали? – Ни малейшего. Конечно, когда тебе мешают заниматься любимым делом, это рано или поздно вызывает ответную реакцию. Но считать себя пламенным борцом против советской власти я не могу. Я на Красную площадь не выходил, диссидентских писем не подписывал. И вообще был сам по себе.

– Тем не менее сформировался образ борца… ну если не с системой, то с глупостью, пошлостью, ложью. – Люди видят то, что хотят видеть. И глупо их в этом разубеждать. Наверное, мы действительно производили впечатление тем, что нас долбали, а мы продолжали делать свое дело. Но на мой взгляд, никакого героизма в этом не было. Это совершенно естественное поведение нормального человека. Вот если тебе дали по голове и ты после этого перестал заниматься любимым делом, возникает вопрос: а было ли это дело действительно любимым? Человек должен заниматься тем, к чему расположен. Это нормально.

– В 1976 году «Машина времени» выступила на фестивале в Таллине и стала его лауреатом. Вас наконец впервые официально признали. Скажите, официальное признание входит для вас в понятие «успех»? – Не надо путать успех на студенческом внутриинститутском фестивале в Таллине с официальным признанием. Для советской власти это было слишком мелкое событие, чтобы его заметить. К тому же Грузия и Эстония тогда гордились своим фрондерством: дескать, у вас в Москве нельзя, а у нас можно. Тем не менее для нас было важно выступить в Таллине. До этого были какие-то пленки, которые ходили по рукам и служили единственным источником музыкальной информации о «Машине времени». А тут – фестиваль и победа на нем. Это произвело на нас сильное впечатление. Возникло ощущение, что мы все-таки не зря своим делом занимаемся. Значит, это кому-то надо, кому-то интересно.

– Было желание вписаться в систему? – Нет, вписываться в эту систему не было ни малейшего желания. Система вызывала страшное раздражение. Мне было совершенно понятно, что в эту систему с тем, что мы делаем, вписаться невозможно.

– А почетную грамоту от ЦК комсомола Грузии чем же вы заслужили? – Эту грамоту дали нам в 80-м году на тбилисском фестивале.

– За что? – За лучшие тексты песен.

– А когда к вашему 50-летию вас наградили орденом «За заслуги перед Отечеством», вы что испытали? Было ощущение грандиозного реванша за годы полуподпольного существования, официального непризнания? – Да какой там реванш, господь с вами! Просто было приятно. До этого я к 30-летию «Машины времени» из рук Ельцина уже успел получить орден Почета. Причем все музыканты нашей группы получили такой же орден. Было сделано не по-совковому, когда к юбилею какого-то коллектива награждали его руководителя, и только. А орден «За заслуги перед Отечеством» мне вручал уже Путин.

– Вы же склонны к самоиронии. Пафос этой награды вас не смущает? – Мне некогда об этом думать. У меня не так голова устроена. Я думаю над тем, что и как нужно сделать еще.

– Когда вы несколько лет назад впервые попали на «Эбби Роуд», знаменитую студию, где записывала свои хиты группа «Битлз», что для вас было важнее – качественно записать альбом или оказаться в стенах, овеянных легендой? – Нам было важно попытаться ухватить хотя бы частичку того звука, который в этой студии делается.

– Знаменитый продюсер Хэмиш Стюарт, с которым вы записывали первый ваш альбом на «Эбби Роуд», работал с Полом Маккартни. Ну кто для Стюарта Андрей Макаревич? Или ему все равно, кого записывать, лишь бы платили? – Ему совершенно не все равно. Мы с ним общались еще за полгода до записи. Приглашали его сюда, возили по клубам, показывали нашу музыку. Он с нами играл на фестивале «Крылья». Мы очень подружились. Если продюсер не понимает, с кем он имеет дело, деньги-то он, может, и возьмет, но достойного результата не будет. А ему важно, чтобы был достойный результат. Они там все очень добросовестно относятся к своей работе. Их интересует история группы. Какая у нее аудитория. О чем эти песни. Почему такая музыка. Мы переводили на английский все наши тексты, чтобы они понимали, о чем идет речь. И когда ты видишь, как мастера столь высокого класса относятся к твоему материалу, тебе становится легко и спокойно.

– Ваше представление об успехе как-то менялось с годами? – У меня нет никакого представления об успехе. Успех никогда не был моей целью. Это всегда было следствием, результатом. Была задача записать хорошую пластинку, сыграть хороший концерт – и все. За успехом я не гнался.

– А провалы случались у вас? – Откровенных провалов, пожалуй, не было. Была пара идиотских ситуаций. Например, в 87-м году какой-то комсомольский работник отправил нас в Польшу на фестиваль альтернативной музыки. Он думал, что альтернативная музыка – это политический рок. Мы туда приехали и попали просто в логово классового врага. Всех еще взбесило, что мы к тому моменту продали около полутора миллионов пластинок нашего первого альбома, записанного на фирме «Мелодия». Альтернативная группа, которая продала полтора миллиона пластинок! Да какая ж она альтернативная? Самая что ни на есть признанная. И мы играли под оглушительный свист. Но доиграли до конца.

– Вам известно, как о сегодняшней «Машине времени» отзывается Юрий Шевчук? – Нет. Да я этим и не интересуюсь.

– А вот послушайте: «Это музыка умной буржуазии, которая когда-то ныряла в трусах в омут жизни, а сейчас лежит себе на Канарах, у нее все есть – джин с тоником, водочка, поплавок плещется на волнах… И вот лежит такой буржуа, куря дорогие сигары, вспоминает молодость и ностальгирует: да, когда-то, блин, были и мы рысаками…» – Ну, наверное, так он меня видит.

– Какие у вас отношения с ним? – Да, в общем, никаких отношений. Здрасьте – здрасьте. Мне его революционная деятельность абсолютно не близка. К тому же я на Канарах не лежу. У меня на это нет времени. Я работаю с утра до вечера. Что касается какой-то ностальгии по прошлому, то я ее не испытываю. И вообще, плевал я на всякие мнения, честно скажу. Я достаточно строго к себе отношусь и не потерял способности видеть себя со стороны. Я пишу то, что меня интересует, то, что меня беспокоит. Как я это делал тридцать лет назад, так делаю и сейчас.

– Все-таки кто под кого прогнулся: изменчивый мир под вас или вы под него? – Ни мы не прогнулись, ни мир не прогнулся. Не надо каждую строчку из песни воспринимать как жизненный лозунг. Я никогда не старался изменить мир. Это глупо и самонадеянно. Я старался его понять. Это тоже дается дорого. Чем больше ты его понимаешь, тем меньше он тебя устраивает.

Да я этим и не интересуюсь.