Вместе или порознь?

Кибуц – это что-то вроде нашего колхоза

По обе стороны шоссе простирается пустыня. Камни, иногда скалы, в тени которых при низком солнце можно даже отдохнуть, чахлые пыльные кусты, одинокие деревца, белые русла высохших рек с редкой, но все же заметной растительностью по берегам. Иногда в сторону между холмами уводят едва заметные колеи. Куда ведут эти дороги? К дальним бедуинским кочевьям? В пустынную беспредельность? В вечность?

Попадаются, правда, и асфальтовые ответвления. Чаще всего они связывают магистральную трассу с зелеными островками кибуц. В очередное вольное поселение Ктура километрах в шестидесяти от Эйлата я попадаю через калитку (во время шаббата ворота, через которые проезжают машины, закрыты). После знойной пустыни такое ощущение, что ты оказался в прохладном помещении. Спортивные и детские площадки, фонтанчики, клумбы, пальмовые аллеи, полянки для отдыха, пикников – зелено, чисто, уютно вокруг. Людей, правда, почти не видно. Лишь где-то на повороте мелькнет велосипедист, прошествует по тропинке старик, малец шмыгнет за мячом, закатившимся за куст. Прямоугольные домики-коробки, похожие на наши строительные бытовки, не производят впечатления. Однако почти возле каждого – навесы, беседки; обставленные бамбуком, корягами, скульптурками маленькие дворики. Тут и столы, и кресла, и шезлонги, и диваны. Как бы еще одна квартирка под открытым небом. Некий мир-мирок, созданный суровой реальностью и розовой мечтой.

Я катил велосипед по аллеям-улочкам, выискивая место для отдыха, и вдруг увидел вереницу людей, что торопливо скрывались в большом павильоне. Я тоже пристроился к очереди. На меня никто вроде не обратил внимания. И вот я уже внутри. Полумрак, прохлада, голоса, как тихий шелест листьев, аппетитные запахи. Длинный прилавок за низким барьерчиком был уставлен блюдами и подносами с самой разнообразной снедью. Я понял, что попал в столовую. Сразу сунулся к подносу в предвкушении сытной трапезы, но меня вежливо остановили, мол, это только для своих. Мне ничего не оставалось, как расположиться на травке под пальмой. До вечера, когда зной спадет, еще далеко. Есть время и подремать, и собраться с мыслями. Они всякие и разные. Иногда совсем неожиданные, неизвестно, как и почему вдруг возникающие. Кибуц – это что-то вроде нашего колхоза. Однако есть и разница. Какая? И тут же следующий вопрос. И не один.

Вместе или порознь? Коллектив или индивидуум? Община или хуторское уединение? Мы или я? Народ или особь? Сколько я ни напрягался в поисках ответа, он так и не находился. Пока.

Идея кибуцного движения (от ивритского «квуца» – «группа») сложилась в начале прошлого столетия в среде пионеров переселенческого еврейского движения, которые вдохновлялись мечтой о социальной справедливости и национальном возрождении. Первые жители кибуц были вынуждены жить в палатках или временных бараках, обходиться скудным рационом и минимумом бытовых удобств. Однако сплоченность общинников и отличная организация повседневной деятельности позволяли кибуцам выживать и развиваться. В основе эффективности израильского сельского хозяйства сегодня в том числе и труд (и, конечно же, мечта!) кибуцников. В Ришоне над одним из магазинов я увидел вывеску на русском языке «Кибуцный». Подобные торговые заведения есть и в других городах. Всегда свежие, высокого качества и отменного вкуса продукты в этих магазинах пользуются исключительной популярностью среди израильтян.

А самое главное – в отличие от наших колхозов, с которыми иногда сравнивают кибуцы, здесь, в суровой пустыне, все происходило исключительно на добровольной основе. Вот, пожалуй, и главный ответ. У всех народов возникала бытовая необходимость, когда нужно было объединиться (порой до тесного сплочения) или, наоборот, разбежаться в разные стороны (нередко до строгого пограничного отмежевания друг от друга). Все это не по властной указке, не по чьему-то велению-хотению, а лишь в зависимости от насущности момента, конкретной ситуации. Все люди, да всяк человек по себе. Так изначально от природы и ее законов бытия. «Гуртом и батька легче бить» – гласит народная мудрость. Однако она же, когда речь заходит о коллективной бесхозности и безответственности, заявляет: «Гуртове – чертове». Дружный, «свой» гурт поможет справиться с бедой, но в то же время гурт-толпа тебя в такую беду вовлечет, что ни мамка, ни батька не помогут. Один в поле не воин, а вот в лесу, в горах он уже может представлять силу. Один палец не кулак, однако именно один палец (указательный!) нажимает на спуск ружейного курка и точно поражает цель.

Где грозно, там и розно. Скажем, во время эпидемии и связанных с ней карантинных мероприятий. А вот если гроза исходит от стихии, то лучше спасаться всем вместе, помогая друг другу. В быту часто то же самое. Одна голова у человека на плечах, поэтому, как ни верти ею, не удастся везде успеть. Как одним колом не подопрешь забор, так и одному человеку не управиться с хозяйством и домашними делами. Они на плечах всех членов семьи, соседей, земляков. Издавна люди осознавали необходимость общественных объединений. В первую очередь для добывания хлеба насущного и защиты его от чужого нечистого глаза. «Толокой» (еще «помочи») – так у восточных славян назывался обычай добровольного коллективного «спасительного» труда при выполнении неотложных и трудоемких общественных работ. «Иду толочить», – бросал украинский гречкосей жене. Иногда, оставляя дом, он говорил: «Звали до глины» (то есть «вальковать» избу или месить глину, формуя из нее под печи). А вот кое-где в Карпатах от толочанина, который спешил на помощь односельчанину, можно было услышать: «Иду порятувать (спасать)». Толоку иногда называли однодневным товариществом – большой группе хватало одного дня, чтобы управиться с самой тяжелой работой. Собирались на толоку по приглашению, но исключительно добровольно. Редко кто отказывался от этой работы «за спасибо», «по любви» – общественное мнение не одобряло такого поведения. К тому же селяне хорошо понимали, что и сами могут оказаться в трудном положении и просить помощи у земляков. Но с каким бы уважением селянин ни относился к общине, когда наступал горячий урожайный день или предусматривалось выгодное торговое соглашение, общественные дела для него сразу отходили на задний план. Крепкие хозяева пренебрежительно бросали в сторону шумного сборища: «Где большой совет, там жидкий борщ». А многие в «самостийности», хуторянстве видели прямую для себя выгоду и пытались подальше держаться от коллектива, в котором терялась личность и распылялась собственность. Оправдывала эту привычку к уединению необходимость много времени проводить на отдаленных от основного поселения сенокосах, баштанах и пасеках. А еще – различные ущемления властей. Сельское сообщество (украинская «громада») в большинстве случаев учитывало личные потребности и душевные порывы и терпимо относилось к такому неагрессивному проявлению индивидуализма.

Земля крутится вокруг солнца, но в то же время и вокруг своей оси. Человек живет по законам общины, однако у него есть и своя ось, свой стержень. Если, конечно, есть. «Собрать стадо из баранов легко, трудно собрать стадо из кошек», – шутил известный популяризатор науки, автор телевизионной программы «Очевидное – невероятное» Сергей Капица. В советские времена шутка довольно недвусмысленно намекала на некие обстоятельства социального обустройства. Кстати, казацкие объединения на пограничных землях, особенно громады запорожских казаков, зародились и совершенствовались исключительно на добровольной основе, для каждого члена казацкого гурта священными были его независимость и самостоятельность. «Где три казака, там двое третьего судят», – утверждали в народе.

Так вместе или порознь? Разобраться с ответом помогли в том числе топонимические изыскания, к которым я склонен, странствуя по разным землям. Проводя время в Подмосковье, я чаще всего выбираюсь за грибами в лес, что простирается за железной дорогой. Широкая тропа, как только ступал под лесной полог, раздваивалась. Обе стежки уводили в лесную глушь: одна – на Северную, другая – на Коммуну. На Северную – вроде понятно, название совпадало с направлением. Но вот Коммуна – откуда взялось это название? Оно давно стало местным топонимом, и никто из грибников толком не знал, когда и как он образовался. Все разъяснилось после беседы с Акулиной-торфушкой. Ей уже за восемьдесят, но она до сих пор бегает в лес за черникой.

– Я те места хорошо знала. Там мои родняки обитали. Бабулька рассказывала, что после революции, когда всех стали в колхоз сгонять, несколько отчаянных голов, а некоторые и с перепугу, из деревни сбежали в лес, там и обосновались, как бы устроили свой лесной колхоз. Властям, конечно, их коммуна пришлась не по нраву, но так и не смогли их оттуда выкурить.

Вот так вольный народ на исключительно добровольной основе утверждал свой «коммунизм» вопреки официальной коммунистической доктрине. Кстати, одесситы свои замкнутые дворики, в которые дверями и окнами выходили многочисленные квартиры, называли коммунами. Вспоминается давнее путешествие по Херсонщине. День клонился к вечеру. Пора было поискать место для ночлега. Вдруг впереди показалась грозовая туча. Она стремительно приближалась к нам. Мы успели доехать до ближайшего степного села, повезло и с пристанищем, которое нашли на колхозной ферме. К вечеру небо так и не прояснилось, и мы спрятались в какой-то подсобке. Было темно и сыро. За стеной слышалось чавканье и вздохи голодных коров. Позвякивали цепи. Потом пришел председатель колхоза и стал доказывать нам преимущество коллективного хозяйства. Селяне, говорил он, руками и ногами держатся за колхоз и не хотят брать землю. После ужина он определил нас на ночевку в колхозную пожарку. Ночью меня прижало, и я разбудил дежурного, который спал в большой красной машине.

– Где здесь можно нужду справить?

Здоровенный лохматый дядька зевнул и равнодушно махнул рукой:

– А где твоя воля – здесь везде колхоз…

Что ж, вот еще одно преимущество колхоза, подумал я, засыпая.

…Неистребимо желание, а главное – необходимость людей и объединяться, и жить наособицу, и уверенно бодро шагать в ногу со всеми, и самому нащупывать свою тропу. Так сплошь и рядом на страницах истории, так в разных землях, во все времена. Так и на обочинах моей дороги. Мимо меня озабоченно пробегает худая седая еврейка. Пожилая дама (скорее всего, старожил поселения) на мгновение останавливается: «Вам ничего не нужно?» В принципе, кроме тенистой прохлады и покоя, которые я уже имею, мне ничего не надо. Но еще есть желудок, который в пути никогда не дремлет. Вот и сейчас он тихо, но довольно настойчиво изрекает: «Чайку бы…» Кибуцанка (догадываюсь, чем веет от этого слова, но ничего поделать с собой не могу) спокойно, будто мы с ней давно и близко знакомы, роняет: «Сейчас, кошек накормлю и вернусь». В первую очередь четвероногие питомцы (интересно, сколько их у нее?), потом странный гость – такая здесь жизнь. Через полчаса передо мной появляется блюдо с яйцом, бутербродом, дымящимся стаканом чая. Прямо на травке, скрестив ноги, я медленно все это поглощаю. Можно гнаться за судьбой, догонять ее, подхлестывать, что-то у нее выпрашивать, а можно вот так вот возлежать под пальмой и ждать, когда она сама все тебе преподнесет на блюдечке. Пусть даже без голубой каемочки. Через час, оставив посуду на зеленой травке, я покинул кибуц…

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора